Автор: Элиса П. Рейс*

Введение

Данная статья предлагает обзор аграрного вопроса, к которому приступили столетие тому назад при республиканской Бразилии. Как эволюционировало положение сельских рабочих при республиканской системе? Если переход к свободному труду послужил началом процессу экономической модернизации, которая должна была становиться все более и более внушительной, то как это все сказалось в социальном и политическом смысле на сельских жителях? Предложила ли республиканская Бразилия лучшую перспективу для крестьян и сельских рабочих? Какую роль сыграло крестьянство в Res Publica? Можно ли идентифицировать общие модели за эти последние сто лет в ассимиляции сельских жителей? И какие могут быть обнаружены "типично сельские ответы" на изменяющиеся условия, связанные с процессом модернизации?

Естественно, что при постановке столь широких вопросов приходится говорить лишь в общем плане и вскользь. Тем не менее отражение длительных процессов имеет и свои достоинства. Такой подход делает более значительным обращение к макроисторическим сравнениям, основанным на давно установленных традициях. А это, в свою очередь, позволяет обновлять теоретические построения: через взаимодействие между теорией и историческими аналогиями мы расширяем наши познания об обществе.

В последующем изложении я провожу макроисторический анализ судьбы сельских рабочих в течение трех периодов, начиная с 1889 г., при этом главное внимание уделено основным структурным изменениям и тому, каковы были самые типичные крестьянские ответы на преобразования в различных исторических контекстах(1). Такой подход дает мне возможность рассматривать низшие сельские классы просто как жертвы модернизации.

Естественно, крестьянские ответы вполне обоснованно можно рассматривать как структурное состояние сельских жителей. Однако в стрессовых условиях крестьяне преодолевают вызовы, с которыми они сталкиваются через осмысление необходимости выбора. И поэтому закономерно обратиться к крестьянским "стратегиям" приспособления к изменению, поскольку в рамках узких ограничений, установленных структурными силами, индивиды сталкиваются с дилеммами, должны в ряде ситуаций делать сложный выбор, испытывать громадный риск и продолжать борьбу с помощью всех средств, имеющихся в их распоряжении. Так, даже когда есть лишь несколько вариантов выбора, то и в этом случае высвечивается поведение крестьян, что дает нам возможность сконцентрировать наше внимание на защитительных или адаптивных механизмах, применяемых в изменяющихся жизненных условиях. Более того, крестьянские стратегии, как бы ни были они ограничены, свидетельствуют о жизненности социального слоя, чье исчезновение давно уже предсказано.

Первый период, который будет здесь исследован, начинается в 1890-е годы и продолжается до 1930 г. он относится к установлению и укреплению первой бразильской

стр. 137

республики. Низкие уровни экономической интеграции делают необходимым принятия в расчет двух основных моделей, рассматривая северо-восток и центральный юг как две автономные аграрные системы. Хотя региональные особенности всегда используются для дифференциации крестьянства, в частности в таких крупных странах, как Бразилия, тем не менее после отмены системы рабского труда региональная сегментация имела исторические последствия для рынка сельской рабочей силы.

Второй период начинается в 1930 г. и заканчивается в 1964 г. За это время произошла смена нескольких режимов: старая республика уступает дорогу революционному движению 30-х годов, испытание авторитарной модернизации проводится при диктатуре Варгаса и новое конституционное правительство приходит к власти в 1945 г.

В течение этой эры впечатляющего роста и модернизации страна явно порывает со своим традиционным аграрным "призванием". Быстрыми темпами идут индустриализация и модернизация, государство становится все более и более привилегированным участником в производстве: трудовое законодательство позволяет городским массам сделать свой первый выход на политическую арену. Тем не менее крестьянство не получает доступа к плодам модернизации. При господствующей власти коалиции крупных землевладельцев препятствуют распространению трудового законодательства в сельской местности и добиваются сохранения внеэкономических форм принудительного труда. Несмотря на эти жесткие притеснения, крестьяне находят пути, главным образом в стратегии миграции, чтобы совладать с тисками модернизации, которые угрожают их жизненным ожиданиям.

При всей справедливости того, что географическая мобильность составляет самый обычный ответ на изменения, с начала 50-х годов мы наблюдаем зарождение крестьянской политической мобилизации. Подталкиваемые ускоренной индустриализацией, демографическими давлениями на землю плюс возвращением к электоральной политике, которая привела к переоценке голосования, здесь и там возникают крестьянские организации и движения, противостоящие сильной оппозиции со стороны класса землевладельцев. Требования низших сельских классов о выходе на политическую арену создают потенциальную угрозу продолжению господства землевладельцев. Таким образом, существующие элиты воспринимают изменение форм крестьянских ответов на тиски модернизации как реальную опасность. Больше, чем что-либо иное, требования об аграрной реформе начинают символизировать "коммунистическую угрозу", что приводит к организации опоры на упреждающий военный переворот 1964 г., который положил конец крестьянской политической мобилизации.

Третий период длится с 1964 по 1985 г., когда захватившая власть армия принимает решение о "бюрократическом авторитаризме"(2). В то время как крестьянские движения зверски подавлялись, период диктатуры стал свидетелем систематического правительственного усилия, направленного на распространение процессов национального государственного строительства в сельской местности. Хотя рост крестьянской политической мобилизации предшествующего периода явно раздавлен, официальная сельскохозяйственная политика, рост государственной власти во внутренних районах и распространение минимальных социальных прав в сельские местности приводят к радикальным изменениям, которые стимулируют появление новых форм крестьянских ответов. Еще ждут своего часа тщательные исследования политических воплощений стратегии военных, но даже и отрывочные данные позволяют изложить ниже наши соображения.

В заключении я кратко изложу состояние аграрного вопроса уже после возвращения гражданского правительства в 1985 г. Судьба крестьянства остается одной из "жгучих проблем" самого процесса демократизации, тем не менее мало что предпринято для улучшения участи аграрных секторов. Все заинтересованные стороны активно добиваются получения поддержки своим соответствующим целям: крупные землевладельцы организованы в мощную добровольную ассоциацию и быстро

стр. 138

продвигаются к тому, чтобы создать объединения с мелкими владельцами против земельной реформы; низшие сельские секторы организовываются под различными личинами, чтобы отстаивать свои разнообразные интересы. Государство создает новые правительственные структуры, ответственные за аграрную реформу, которые если и не гарантируют того, что поставленная цель может быть достигнута, то дают ключ к формам государственного действия и взаимодействия. Структурирование крестьянских ответов на изменения в терминах, предложенных Гиршманом, "исход - голос на выборах - лояльность", может помочь оттенить их аналитическую специфичность(3). По его определению, ответы означают "увядание в фирмах, организациях и штатах". Если "исход" является типичным рыночным ответом, то "голос на выборах" относится к политической реальности. Однако не существует простого противостояния "экономика-политика" или "исход - голос на выборах". В широком смысле "исход соотносится с перемещением из одной структуры в другую, а голос - к способу действия в рамках структуры после того, как уже принято решение остаться"(4). "Исход" относится к изменению преданности партнеров, тогда как "голос" базируется на "лояльности", которая не обязательно корреспондирует с легитимностью. Что всегда присуще "голосу", так это решение продолжать игру, хотя сами правила могут подвергаться сомнению. "Лояльность" действует как эффективное удерживающее средство по отношению к "исходу", а культивирование "голоса" не может быть результатом "бессознательного поведения". Более того, как утверждает Гиршман, "голос" не может быть сформулирован в рамках контекста несокрушимой монополии. Это подводит нас к рассмотрению другой альтернативы, а именно: простого молчаливого согласия партнера(5). Имея в виду эти три логические реакции, я и буду анализировать то, как сельские работники реагировали на изменение, при этом "увядание" определяется как реальное ухудшение в жизненных условиях или, иначе, как тщетность партнерских ожиданий.

Первый период: старая республика (1889-1930)

По мере того как XIX столетие двигалось к своему завершению, бразильское общество испытало на себе значительные изменения, самыми яркими из которых стали окончание рабства и переход к республиканскому правительству от империи, провозглашенной в 1822 г. после освобождения от Португалии. Наряду с решительными преобразованиями в системе труда и политической структуре другие важные аспекты охватывают технологические инновации в сельскохозяйственном производстве, распространение железнодорожной сети и наплыв европейских мигрантов для работы на кофейных плантациях. Быстрота и размах преобразований были более впечатляющими в буме кофейных районов центрального юга, между тем и сельское хозяйство северо-востока с его доминированием традиций тоже претерпело модернизацию, хотя и в менее впечатляющем масштабе. Несмотря на различия в быстроте и степени модернизации, одна общественная черта оказалась общей для трансформаций в обоих регионах: модернизация протекала главным образом под эгидой крупных землевладельцев, которые предотвратили широкое распределение ее выгод в такой мере, что она мало или же ничего не значила для сельских бедняков. Причины этому следует искать в особенностях путей, по которым изменение пронизывает аграрное общество.

В конце XIX столетия модернизация Бразилии происходила в обстановке, для которой было характерно наличие огромной сельской собственности, ориентированной на международный рынок и опиравшейся на широкое применение систем принудительного труда. Классический синдром, унаследованный от прошлого oikos -как latifundium, монокультурный экспорт и рабство - не требуют от нас подробного изложения. Важный аспект - их распространяющееся влияние, которое тормозило появление сильного и автономного сельского сектора, равно как и консолидации свободного крестьянства. Едва ли можно переоценить и воздействие рабства.

стр. 139

Оно замедлило развитие контрактации в трудовых отношениях, ибо раб являлся обычным товаром.

Рабство занимало ведущее положение, оставляя весьма скромные возможности свободному труду. В условиях рабства бедные белые жители имели всего лишь два выбора: либо искать покровительство соседней плантации, либо вынужденно заниматься добыванием средств к существованию с помощью переложного земледелия, дожидаясь того, что когда-нибудь возделанная земля окажется привлекательной для крупных землевладельцев(6). Более того, рабство затормозило проникновение государства и тем самым распространение гражданства в сельской местности, ибо частные землевладельцы отстаивали монополию на собственное управление своими поместьями.

В свою очередь, такие условия позволяли предпринимать упреждающие меры, которые в послерабский период гарантировали постоянную гегемонию аграрным элитам. Взаимодействие между экономическим детерминизмом и принятием политических решений имеет первостепенное значение для понимания контролируемого изменения и его воздействия на сельских бедняков. Чтобы проиллюстрировать это, давайте рассмотрим два ведущих экспортных региона страны: сахарные районы северо-востока и кофейные регионы центрального юга(7). Отмена рабства вынудила землевладельцев в обоих регионах решать строгое экономическое условие: поддерживать низкие трудовые затраты.

На северо-востоке экономическая стагнация и высокая плотность населения превратили переход к свободному труду в затяжной процесс и даже окончательная отмена рабства в 1889 г. оказала незначительное воздействие на трудовое обеспечение(8). Согласно данным переписи, к 1872 г. рабы составляли лишь 10% от всего населения северо-востока. Самой широко распространенной формой организации труда было использование moradores de condicao вместо рабов. Moradores разрешалось возделывать небольшие участки земли для своих нужд в обмен на регулярную поставку сахарного тростника на сахарный завод плантации. Короче говоря, как уже отмечал Галловей, с точки зрения владельцев плантаций северо-востока, "отмена рабства представляла собой финансовую, политическую и эмоциональную проблему, а не проблему труда"(9).

В свою очередь, пограничные кофейные районы, будучи освоенными недавно и продолжающие расширяться, не располагали обширным резервуаром рабочей силы, на который могли бы опираться. Если ~бы оба региона боролись за рабочую силу, то судьба сельских рабочих, возможно, могла бы оказаться абсолютно иной. Однако выбор плантаторов Сан-Паулу в пользу программ иностранной иммиграции создал реакционную коалицию с элитами северо-востока, препятствующую доступу бывших рабов и местной свободной рабочей силы на рынок труда. Таким образом, был привлечен громадный контингент европейцев, благодаря наличию свободной морской перевозки. Используя государственные субсидии, "кофейные бароны" смогли создать обильную поставку рабочей силы, не выкачивая рабочих из старых поселений традиционной сельской экономии северо-востока.

Хотя и верно то, что внутренние перемещения могли оказаться дороже из-за отсутствия эффективной национальной системы коммуникаций, это препятствие не являлось непреодолимым, ибо ресурсы, использованные для привлечения европейских мигрантов, могли бы быть направлены на решение данной задачи. На мой взгляд, ключевые затраты были политическими. Поскольку кофейные плантаторы не были заинтересованы в конфронтациях за власть со своими северо-восточными партнерами, они и избрали примирение с учетом того, что они могли рассчитывать на государственные ресурсы в обретении альтернативной поставки рабочей силы(10).

Нельзя игнорировать и тот факт, что выбор в пользу иностранной рабочей силы для кофейных плантаций после отмены рабства сильно поддерживался внешними явлениями. В то время сама капиталистическая экспансия в Европе (и особенно в Италии) создала значительные социальные неурядицы, стала определяющей для успеха иммиграционной политики Бразилии. Совсем не убедительно звучит общее

стр. 140

утверждение о том, что импорт рабочей силы был неизбежен, исходя из мнимого "животного менталитета" местного населения. Те, кто настаивает на крестьянских ценностях как решающем препятствии на пути интеграции местной рабочей силы, не могут осознать, что культурная живучесть должна объясняться точно так же, как и культурные изменения. Они отрицают сам факт того, что именно выбор иностранной рабочей силы укрепил крестьянский менталитет. В любом случае региональные интересы крупных землевладельцев были умело приспособлены к уважению к труду. Как только приспособление получило гарантию, два региона претерпели различные виды изменения, но в обоих аграрные элиты сохранили жесткий контроль за землей и рабочей силой.

В самом центре южных районов переориентация на правительственные субсидии, не говоря уже о сокращении затрат самих плантаторов, сыграла ключевую роль в коммерциализации труда. Она гарантировала, что рынок труда будет нормально функционировать, в то же время ослабляя способность рабочих отстаивать свои права, поскольку сохранение неограниченных поставок сдерживало оплату труда на низком уровне. Таким образом, государственные субсидии удовлетворяли интересы плантаторов. Если отдельные крупные землевладельцы могли таким образом привлекать иностранцев, то защита от риска со стороны конкурентов, присваивающих импортированный труд, вела к использованию внерыночных механизмов для иммобилизации труда.

Несмотря на общее распространение наемного труда, гибкая поставка рабочей силы, удвоенная вековым рабским менталитетом, создала жесткие условия среди сельских рабочих в центральном юге. Литература уже обратила внимание на тяжелые условия труда, с которыми они сталкивались, и на гибкость нелегального внеэкономического принуждения в трудовых контрактах подобно нормам, регулирующим частную жизнь рабочих. Несмотря на удивительное процветание кофейной экономики, рабочие сталкивались с тяжелыми условиями: иммигранты проживали в жалких жилищах, лишенные всякой медицинской помощи, а их доходы оставались на самом низком уровне(11). Приобретение земли для большинства оставалось голубой мечтой. Их принуждали различными способами: правилами и инструкциями, часто подвергали тяжелым штрафам, устанавливали для них порядок использования отдыха, нормы ухода за жилищем, ограничивали возможность проведения "застолий" и т.д. Вызывала стрессовое состояние также и частая задержка выплат, обязанность приобретать питание и одежду в магазине плантации наряду с преимущественным правом землевладельца в продаже продовольственных культур. Явным доказательством унижения рабочих на кофейных плантациях стал итальянский запрет на субсидируемую миграцию в Бразилию, введенный в 1902 г., Испания последовала этому примеру в 1910 г.

Судьба местной рабочей силы в кофейных регионах оказалась еще хуже. Бедные белые и бывшие рабы были не в состоянии конкурировать с европейскими мигрантами. Предрассудки плантаторов и институализация рынка иностранного труда оставили им малое пространство. Бывшие рабы неожиданно оказались предоставленными самим себе, перешли в разряд полной маргинальности и чаще всего направлялись в городские районы, где лакейский труд позволял им едва сводить концы с концами(12). Бедные белые, как правило, занимались поисками средств к существованию, и иногда их нанимали на временные работы на плантации. Их земельная собственность оставалась абсолютно неопределенной, и выселения могли произойти в любой момент, как только кофейные деревья достигали их окрестностей. Пагубные последствия местной миграции в штате Сан-Паулу с 1900 по 1920 г. подтверждают такой вывод. Было установлено, что в то время как чистый приток иностранцев достиг 374250 человек, примерно 20 000 родившихся местных жителей покинули штат(13).

На северо-востоке, где плантаторы смогли модернизировать технологию производства сахара и предотвратить стагнацию, изменения оказали лишь минимальное влияние на крестьянскую жизнь(14). Есть признаки того, что после отмены

стр. 141

рабства расценки оплаты труда даже уменьшились(15). Контроль плантаторов за пахотной землей давал им доступ к резервному фонду труда, который сбивал уровни заработной платы. Если даже принять в расчет, что выплаты наличными составляли лишь незначительную часть вознаграждения, то исторические исследования, равно как и литературные описания, не оставляют ни малейшего сомнения по этому вопросу(16). Крестьяне оставались неграмотными, проживали в жалких жилищных и санитарных условиях и не располагали даже минимальными возможностями для социальной мобильности.

Короче говоря, отмена рабства никак не модифицировала формы труда, которые продолжали функционировать как в высшей степени неравноправный обмен между землевладельцами и работниками. Хотя и произошли технические инновации, труд сохранялся как дорыночный источник, связанный социальными и институциональными механизмами, укрепившимися в прошлом. Кроме всего прочего традиция рабства на сахарных плантациях северо-востока сыграла важную роль в увековечении патерналистской идеологии, которая рационализировала внеэкономическое принуждение.

Если в период первой бразильской республики формы изменения и модернизации основательно различались между северо-востоком и центральным югом, то также были различными и самые типичные ответы крестьян на эти трансформации в регионах. На северо-востоке, "молчаливое согласие" (или, по терминологии Гиршмана, "бессознательное лоялистское поведение") оказывается самым типичным ответом. Традиционные социальные отношения вырабатывали среди крестьянства модель зависимости от земледельцев. Так, труд был законсервирован в дорыночных условиях, блокируя "исход" к динамичным районам центрального юга. Как уже отмечалось, выбор югом программ иностранной иммиграции оказался решающим в консервации подчиненного крестьянства на северо-востоке.

Наряду с социальными и институциональными механизмами отсутствие системы национальной коммуникации работало против "исхода", погребая виды на будущее вне региона. Позже само присутствие обильной иммигрантской рабочей силы удерживало северо-восточников вне рынка труда, увековечивая монополию землевладельцев на рабочую силу. Доказательством отсутствия ответа в качестве исхода на рынок труда служит то, что в данный период лишь незначительное число северо-восточников появились на кофейных плантациях. Пьер Монбейг подсчитал, что ежегодно, вплоть до 1919 г., число местных жителей, мигрирующих на кофейные плантации Сан-Паулу, никогда не превышало 5000 человек, и он добавляет, что большинство из них скорее всего прибыли из соседних провинций, чем с северо-востока(17).

"Голос", хотя и является типичным политическим ответом, оказывается также подразумевает наличие конкуренции, можно сказать политического рынка, который предоставляет альтернативные лояльности. То, что все это было недоступно зависимым крестьянам, представляется абсолютно очевидным. Местные властные структуры не дали им возможности объединиться вместе и сформулировать свои требования. Упадок положения бразильских сахарных плантаторов на мировом рынке сыграл ключевую роль в падении значения "голоса". Если бы землевладельцы обрели выгодное для себя рыночное положение, то весьма вероятно, что они либо последовали по более привычному капиталистическому пути, либо встали на путь аристократизации. В первом случае труд в скором времени превратился бы в товар, тем самым видоизменяя основные социальные отношения производства. В последнем случае кричащая роскошь могла бы резко усилить остроту существующих лишений среди крестьян, подводя их к восприятию своих жизненных условий как невыносимых. В любом случае крестьяне, возможно, испытали бы своеобразную форму "упадка", который мог бы привести к эрозии прежних обязательств, ставя под вопрос бессознательное лоялистское поведение.

Утверждение, что среди северо-восточных крестьян не наблюдалось ни политического выбора, ни исхода на рынок труда,

стр. 142

вовсе не равнозначно изображению их либо "иррациональными", либо "пассивными". Полезность модели Гиршмана состоит в том, что она четко отводит место для институциональных принуждений к деятельности. Подвергаясь таким принуждениям, крестьяне могли реагировать на изменение, которое они не воспринимали как относящееся к их конкретным условиям существования, отказавшись от участия в непосредственной рыночно- властной деятельности. Мессианские движения и предоставляли крестьянам своего рода "исход" в тысячелетнее царство Христа(18).

Предлагается также относить социальный бандитизм к своеобразной форме нонконформистского поведения в данный период среди северо-восточного сельского населения. Знаменитый кангасейро, типичный сельский бандит, выступает против окружающей социальной организации через прямую экспроприацию товаров, выражая тем самым то, что можно было бы интерпретировать как своего рода предполитический "голос"(19). Если такие гипотетические интерпретации социального бандитизма и мессианских движений представляются весомыми, то они демонстрируют весьма интригующую возможность: хотя религиозные движения и сторонятся непосредственных экономических реальностей, они все же могут представлять мистическую форму "исхода". В свою очередь, социальный бандитизм, который напрямую направлен на материальные объекты, имеет сильное сходство с "голосом".

В кофейных районах центрального юга рабочие реагировали на возникающие ситуации неоднозначно. Для европейских мигрантов сама пространственная дислокация стала результатом огромной социальной мобилизации в зарождении общества. Оставив позади себя родину, иммигрант был готов к новым обязательствам. Однако в его конкретном случае пробуждение "лояльности" было маловероятным явлением, и "исход" стал широко распространенным ответом. Как свидетельствуют отрывочные данные, иммигранты уходили либо с одной плантации на другую, либо из сельской местности в городские центры или же уезжали из Бразилии либо в Аргентину, либо в Соединенные Штаты.

Конкретные данные говорят о том, что пропорция иностранных рабочих, покидающих плантацию до окончания срока контракта, составляла около 40% в 1910 г. и 62% в 1912 г.(20) Пьер Дени подсчитал, что в среднем одна треть иммигрантов ежегодно перемещалась с одной плантации на другую(21). Впечатляют также и данные, которые относятся к "исходу" в городские районы. В течение данного периода особенно удивительными темпами росла доля иностранцев в городе Сан-Паулу. Как показывают свидетельства переписи населения, в 1920 г. рожденные за границей жители составляли 35,4% от общего числа. Политика гарантированных субсидий лишь для сельскохозяйственных рабочих никак не помогала землевладельцам: передвижения в города оставались на высоком уровне. Весьма значительным также был исход из Бразилии, и в отдельные годы число отъезжавших превышало число прибывающих(22).

Возникает вопрос, отчего столь громадная масса мобилизованных рабочих не смогла организоваться и добиться улучшения условий трудовых контрактов. Почему итальянцы на кофейных плантациях не сумели, выступить как этнокультурное меньшинство в формулировании "голоса"? Представляется, что решающими здесь оказались три фактора. Во- первых, модели поселений, для которых характерна физическая изоляция, создавали сложности в формулировании требований. Во-вторых, не было никакой национальной солидарности для взращивания лояльности: бразильское государство являлось отстраненным партнером для эмигрантов, и они не имели возможности быть воспринятыми в качестве претендентов на власть.

Третий аспект касается личных мотиваций. Покидая свою страну в поиске лучшей доли за границей, иммигрант руководствовался в первую очередь личными мотивами. Если обстановка в другой стране оказывалась более привлекательной и если он был способен покрыть транспортные расходы, "исход" становился предпочтительнее дорогостоящего протеста в олигархическом

стр. 143

обществе. Однако большинство иммигрантов были не в состоянии оплачивать выездные расходы, а плантаторы явно стремились поддерживать эти расходы на высоком уровне для того, чтобы сохранять стабильность рабочей силы. Так, иммиграционные правила отдавали открытое предпочтение целым семьям, члены которых могли затруднять передвижение. Кроме того, жестко взыскивались штрафы за нарушение контракта.

Расходы на "исход", возможно, были слишком высокими для меньшинства иммигрантов, которые пытались использовать право "голоса" с целью улучшения своего положения на кофейных плантациях. Хотя по данной теме мало что известно, но все-таки есть отрывочные данные о коллективных требованиях, выраженных с помощью забастовок и иных форм протеста. Такие попытки легко подавлялись из-за слабости рабочих в отстаивании своих прав. Однако по мере того как они становились известными для потенциальных иммигрантов за границей, тяжелые условия в кофейных районах создавали угрозу поставке иностранных рабочих, поэтому государство как социальный спонсор программ иммиграции вынуждено было гарантировать минимальные права сельских рабочих особенно после того, как Италия и Испания запретили субсидированную эмиграцию(23).

В заключение следует отметить, что, ни в коей мере не являясь пассивными объектами правящей элиты, сельские бедняки в центральном юге стали активными партнерами, которые довольно часто выбирали "исход" и временами прибегали к "голосу", поэтому сочетание "исход" - "голос" внесло вклад в противодействие "упадку", дополняя выгоду от кофейной экономии. В определенной мере в начале 20-х годов принудительный труд в регионе пошел на убыль. Однако уже в следующий период возможности для политического участия этого социального сектора оставались весьма слабыми и прочность латифундии здесь сохранила неприкосновенность, равно как и па северо-востоке.

Второй период: от революции 1930 г. до захвата власти военными в 1964 г.

Второй период начинается с упадка иностранной иммиграции и роста потока местной, межрегиональной миграции. По существу международные миграционные потоки в кофейные районы пошли на убыль в 10-е и 20-е годы, а после 1930 г. они сошли почти на нет. В то время как успех ранней иммиграционной политики внес вклад в создание фонда резервного труда в самых динамичных сельскохозяйственных регионах, социально-демографическая эволюция традиционных сельских районов завершилась созданием мощных "выталкивающих сил".

В официальной риторике модернизации, которую диктатура провозгласила в 1930 г., вновь введенное законодательство, ограничивающее иностранную иммиграцию, было разработано на националистических основах. В любом случае оно отражало наличие высоких местных уровней рождаемости, колоссальную концентрацию структур земельной собственности и мощное сопротивление любой структурной трансформации сельской местности. Хотя режим Варгаса (1930-1945) сумел составить веху в процессе модернизации Бразилии, он все-таки оставил сельские властные структуры нетронутыми(24).

В условиях, когда властная коалиция поддерживала проект модернизации Варгаса сверху, не было никакой возможности ни для земельной реформы, ни даже для распространения на сельских рабочих тех социальных прав, которые были предоставлены городским рабочим. Сельская местность должна была поставлять дешевые основные продукты питания, дешевую рабочую силу и сырье на динамичный градопромышленный полюс экономики. И реализация этих целей не была направлена на ослабление властного положения сельской элиты: сельские трудовые отношения должны были оставаться нетронутыми. Чтобы поддержать это консервативное требование превалирующей властной коалиции, крестьян надо было держать в сто-

стр. 144

роне от политической арены. При таких условиях "исход" становился самым леги-тимным ответом на "упадок" среди крестьян по всей стране.

Таким образом, по нашему мнению, главная характеристика данного периода заключается в том, что все чаще и чаще внешняя миграция становилась обычным ответом северо-восточного крестьянина на те жалкие условия, в которых он находился. Если накануне отмены рабства землевладельческие элиты боялись перехода власти к преуспевающей кофейной экономике, то в условиях повышения интенсивности эксплуатации земли плюс распространения продолжительных засух на северо-востоке возникла абсолютно непреложная необходимость предпринимать усилия по сохранению рабочей силы. Все более легитимным для крестьянских семей, не имевших земли для обработки, стал исход на юг. И со временем даже не понадобилось никаких социальных механизмов, отвечающих за внешнюю миграцию, потому что "исход" стал представлять собой для громадных масс людей единственную альтернативу голодной смерти.

Подсчитано, что между 1920 и 1940 гг. около 450 000 северо-восточников покинули свой регион(25). В последующую декаду миграционное передвижение нарастало, широко переливаясь через границы кофейной экономии. Северо-восточники продолжали двигаться на юг не только для того, чтобы заняться различными сельскохозяйственными работами, но также и для того, чтобы попасть в растущий промышленный сектор, сконцентрированный в Сан- Паулу.

По существу по всей стране "исход" стал обобщенным ответом среди сельских жителей. Чтобы вырваться из местной безысходности в самых традиционных районах или же найти возможность участвовать в происходящей модернизации, селяне проявили завидную гибкость, передвигаясь через границы штатов и определенной культуры, покидая землю и направляясь в городские центры. По мере углубления индустриализации национальная экономическая интеграция еще больше стимулировала межрегиональную миграцию в наиболее модернизированные районы.

Несмотря на впечатляющее развитие, которое произошло между 1930 и 1964 гг., все же весьма сомнительно то, что какие-то ощутимые выгоды от этого выпали на долю низших сельских классов. Хотя страна добилась значительного промышленного прогресса и городские рабочие выиграли от внедрения нового социального законодательства, в большинстве своем крестьяне и городские рабочие не улучшили своего положения. Их держали вне политического рынка, подчинили старым патриархальным традициям и "покровительственным структурам". Видя в стратегии индивидуального "исхода" единственно возможный путь избавления от нищеты, те, кто действительно преуспел в этом, оказались, как правило, такими людьми, которые потеряли свою сельскую идентичность, освоив промышленные профессии или же влившись в массу тех, которые были вовлечены в городской обслуживающий сектор.

Если альтернатива "исхода" стала широко распространенным ответом по всей Бразилии, она тем не менее оказалась неэффективной в противодействии острому демографическому давлению на землю. Как показывают данные национальной переписи населения, в 1950 г. 60% населения, или 33,2 млн. человек, проживали в сельской местности. Данные за этот же год показывают, что mini-fundios (земельные владения до 10 гектаров) составляли 34,4% всех земельных владений страны, но занимали лишь 1,3% всей земельной площади. Другая крайность - имения размером более 1000 гектаров составляли 50,9% всей обрабатываемой земли(26).

Перемещение в города не могло компенсировать взрывное сочетание высоких уровней рождаемости и концентрации земельной собственности. Пятидесятые годы выявили четкие признаки того, что предохранительный клапан миграции становился уже неэффективным. Самым явным признаком этого десятилетия является зарождение крестьянской политической мобилизации, главным образом на северо-востоке, а также и в других

стр. 145

регионах. Впервые в истории страны появились признаки того, что "голос" в конечном счете сможет вытеснить как "исход", так и "лояльность" в качестве типичных крестьянских ответов на неблагоприятные социально-экономические условия(27).

Эта новая форма крестьянского ответа преследовала две главные цели: требования о перераспределении земли в интересах вновь созданных "крестьянских ассоциаций" и требования об улучшении условий трудовых соглашений, которые выдвигались народившимися сельскими союзами. В начале названного периода ассоциации обладали определенными преимуществами по сравнению с сельским союзным движением, поскольку последнее сталкивалось с рядом правовых барьеров. Так, если в городских условиях во время правительства Варгаса создание союзов энергично поощрялось, то между 1933 и 1954 гг. в Бразилии легально была разрешена деятельность лишь пяти сельским союзам(28). В свою очередь, так называемые "крестьянские ассоциации" нашли способы обойти господствовавшие "правовые предрассудки", ибо они создавались как защитные организации мелких собственников, арендаторов-издольщиков и скваттеров, следовали кооперативному законодательству, которое содержало намного меньше ограничений, чем правила для союзов.

Рассчитывая на поддержку со стороны левых организаций и энергичного внешнего руководства, обе формы сельской организации смогли раскрыть главным образом лишь потенциальную возможность в становлении стратегии эффективного "голоса" среди обездоленных селян. После первого крестьянского конгресса в 1964 г. организация воспользовалась благоприятным моментом. Вскоре крестьянские ассоциации - феномен, зародившийся на северо-востоке - распространились в 13 из 22 штатов Бразилии(29). Стремясь осуществить фундаментальные социальные реформы, новое правительство президента Гуларта пыталось добиться политической поддержки со стороны крестьян и по этой причине внедрило новое законодательство, чтобы тем самым упростить создание крестьянских союзов в сельской местности. В течение короткого времени сельские союзы расцвели пышным цветом по всей стране. И когда в 1963 г. была создана Национальная конфедерация сельских рабочих (КОНТАГ), она объединила в своих рядах 743 сельских союза, большинство из которых находились еще в процессе легализации.

Несмотря на быстроту и масштаб мобилизации бразильских крестьян, в огромной мере потенциал "голоса" бразильского крестьянства был преувеличен и главным образом потому, что в сельской местности он бросал вызов многовековой неоспоримой гегемонии землевладельцев. Сельская Бразилия стала символом традиции, той традиции, которая через элитные договоренности политически окрепла так, что ее не смогла отменить даже революция 1930 г. Как бы то ни было, при самых первых признаках становления крестьянского "голоса", угрозы status quo произошло мгновенное объединение реакционных сельских и городских элит, которые расценили политические требования крестьян как несовместимые с выживанием их олигархического пакта.

Таким образом, крестьянская политическая мобилизация стала одним из решающих ингредиентов военного переворота 1964 г., который установил диктатуру на два последующих десятилетия. Требования об аграрной реформе и расширении трудовых прав сельских рабочих были расценены как подрывающие социальный порядок и ведущие к коммунизму. Аграрный вопрос оказался ахиллесовой пятой установленных властных договоренностей и, как никакой другой, затрагивающий национальную проблему, вызвал мощную реакцию страха среди элит, равно как и среди городских средних классов, которые поддержали переворот, дабы "избежать коммунизма". Откровенно репрессивная стратегия, к которой прибегла военщина, была направлена на жестокое подавление крестьянских попыток обрести спасительный "голос" в отстаивании своей маргинальности.

стр. 146

Третий период: правление военных и после него

В условиях военной диктатуры аграрный вопрос должен был получить новые измерения, последствия которых до сих пор полностью не изучены. С одной стороны, находясь у власти, армия подавила, становление крестьянской мобилизации, запретив ассоциации и закрыв сельские союзы, арестовав и подвергнув пыткам крестьянских лидеров и их городских советников. Но из-за применения вооруженной силы сам аграрный вопрос перестал быть просто социальным, а должен был превратиться в политическую задачу. В соответствии с распоряжениями военных властей технократические меры должны были подменить прямое политическое участие крестьян. К тому же в условиях этих новых директив судьба крестьянства должна была подвергнуться глубоким воздействиям. В ответ на политику, навязанную правительством силой, сельские рабочие прибегли к различным инициативам, последствия и долговременные воплощения которых должны были придать новые свойства уже самому аграрному вопросу, который и на сегодняшний день остается одной из сложнейших задач в повестке дня демократизации Бразилии.

Что касается правительства, то за время существования диктатуры мы можем выявить три основных направления в его деятельности: во-первых, осуществлялась продуманная акция проникновения в сельский мир, причем избегая давно утвердившихся местных маклеров. Для полной уверенности, новые покровительственно-клиентские структуры должны были заменить ранее существовавшие, но при этом сама субституция видоизменила обмен между государственной и частной властью. Государственные структуры наглядно проявились в сельской местности, создав в кратчайший срок бесчисленное множество бюрократических учреждений, ведавших административными делами, а также государственными службами и товарами.

Во-вторых, активная политика модернизации должна была быстро изменить социально- экономическую структуру сельской местности, ускоряя два уже существовавших направления развития: а) полное внедрение рыночной системы сельского труда, т.е. субституция наемного труда вместо аренды, испольщины и других полуконтрактных форм труда; б) сплошную капитализацию сельского хозяйства через преобразование традиционных владений и мелких семейных участков в современные сельскохозяйственные предприятия. В-третьих, открытие пограничных земель для крупномасштабных сельскохозяйственных предприятий, с одной стороны, и для крестьянских инициатив - с другой, что должно было выдвинуть колонизацию на первый план, причем с решительными воплощениями в интересах политики и политической жизни.

Благодаря этим трем одновременным инициативам, во время военного режима лицо сельской Бразилии полностью изменилось. Впервые в истории страны селяне, подобно всем остальным, вместо того, чтобы оставаться просто вассалами у местных правителей, были инкорпорированы на политической арене. Минимальные социальные гарантии дали сельским беднякам пусть и ограниченную, но все-таки форму гражданского статуса. Более того, хотя и под правительственным контролем, но начавшееся в конце 70-х годов воссоздание сельских союзов должно было институционализировать официальный порядок к обобщению и канализации требований. Уже к середине 80-х годов общая численность членов союзов в сельской местности превзошла соответствующую цифру в городских условиях. Короче говоря, любой подход к анализу деятельности военных должен учитывать все явные противоречия. Сначала подавляя всякое проявление крестьянской мобилизации, а затем поддерживая непосредственное проведение ассимиляции крестьянства, диктаторское правительство должно было со всей определенностью модифицировать перспективы селян.

Я утверждаю, что та политика, которая проводилась в сельской местности при военном режиме, являла собой политический план, воплощения которого имели решающее значение для процессов государственного и национального строительства. Совокупное

стр. 147

воздействие усиленной бюрократизации властных взаимоотношений плюс гарантия социальных прав сельских жителей способствовали становлению новой социальной идентичности, вытесняя прежнюю, опиравшуюся на местные лояльности.

Стимулируемые этими правительственными инициативами, сельские жители приняли активное участие в преобразовании своего общества. Так, в ответ на политику коммерциализации сельского труда было предпринято усилие, направленное на формулирование и отстаивание рабочих прав, повышение заработной платы и улучшение условий труда. Также в ответ на правительственные побуждения к модернизации сельского хозяйства были предприняты индивидуальные и совместные усилия, направленные на превращение земельных участков в семейные предприятия. Наконец, отчаянно реагируя на угрозы модернизации в старых поселенческих районах, значительная часть сельских жителей в попытке сохранить свои крестьянские нормы жизни мигрировала в пограничные земли.

Используя преимущество новых возможностей, низшие сельские классы выработали новую стратегию действий, которая имела решающие последствия для их жизненных перспектив, и которая ныне играет ключевую роль в политической драме последиктаторского периода. Понятно, что все эти крестьянские ответы повлекли за собой дорогостоящие законодательные инициативы и значительные социальные трудности. Так, например, из-за незащищенности земельных участков и проявлений физического насилия миграция в пограничные сельские районы вызвала значительные трудности(30).

Сама стратегия перемещения в пограничные сельские районы применялась и раньше в истории Бразилии, однако лишь при военных она обрела огромные размеры(31). Военные считали заселение свободных земель в качестве эффективного средства в решении вопроса безопасности и экономических задач. Прибегнув к стимулированию колонизации региона Амазонки и других пограничных районов, военные пытались устранить социальные напряженности в перенаселенных сельских районах, расширить сельскохозяйственное производство и в то же время укрепить национальную безопасность. Государственные меры в отношении пограничных земель включали: а) обильные инвестиции в развитие сетей коммуникации, чтобы связать целинные земли с рынком; б) прямое участие в действиях колонизации. Громадная масса мелких крестьян, а также крупные капиталистические предприятия откликнулись на эти меры и вскоре между противоположными интересами возникли споры.

Согласно данным переписи, с 70-х годов особенно внушительным оказалось распространение пограничной экономики севера страны. Так, например, общий объем обрабатываемой земли в северном регионе возрос с 432 302 гектаров в 1961 г. до 617 131 гектара в 1970 г., 1 743 640 гектаров в 1980 г. и 2 020 033 гектаров в 1985 г. Соответствующие данные об экономически активном населении в сельском хозяйстве севера составляют 544 028 человек в 1961 г., 972 024 человека в 1970 г., 1 781 611 человек в 1980 г. и 2 230 203 человека в 1985 г.(32) Часть людей заинтересовали программы государственной колонизации, однако многие приняли участие по собственной инициативе, используя данную форму "исхода" из старых поселений в качестве отчаянной попытки сохранить крестьянский образ жизни. Вот что отметил Фауэрейкер: "Мигранты передвигались к границе, чтобы спастись. Само передвижение является добровольным потому, что они ищут землю для собственных нужд. А провал жизни "добровольца" означает голодную смерть"(33).

И, как справедливо замечает этот автор, сам факт того, что добровольная миграция к границе, как правило, возникает в регионах, где фрагментация minifundia была наибольшей, подтверждает восприятие колонизации, как формы принудительного "исхода" ради сохранения "лояльности" крестьянской идентичности(34). Таким образом, штаты глубинного юга, которые имеют продолжительную традицию мелких семейных хозяйств, оказываются среди главных поставщиков мигрантов в пограничные

стр. 148

районы Мато-Гроссо и региона Амазонки.

Занимаясь производством основных продуктов питания на семейной основе, крестьяне пограничных районов направили, правда, уже в более широком масштабе прежнюю дуалистическую модель производства средств к существованию и товарных продуктов. За последние два десятилетия их доля в производстве продуктов питания неизмеримо возросла. Но пограничье демонстрирует также и еще одну форму дуализма: крестьянские хозяйства, с одной стороны, и крупные, высокопроизводительные предприятия - с другой. Возникающие из-за их противоречивых интересов споры зачастую носят ожесточенный характер, вовлекая (не считая тех, кто работает на земле) коллективных партнеров, таких как союзы, партии, религиозные организации, ассоциации землевладельцев и т.д.

Короче говоря, выбор исхода в пограничье, хотя и разделяемый столь многими крестьянами, остается весьма рискованным и неопределенным. Сильная политизация пограничной проблемы не была сформулирована в достаточной степени так, чтобы воплотиться либо в меры, гарантирующие земельную собственность крестьян, либо обеспечивающие крестьянскому производству условия, сохраняющие конкурентную способность среди мелких производителей.

Другой тип ответа, с помощью которого при военном режиме селяне пытались справиться с существующими условиями, это организованные формы "голоса". Особенно широко распространена данная стратегия среди тех, кого насильно загнали в обнаженную пролетаризацию. Так, например, на крупных сахарных плантациях как центральной, так и северо-восточной Бразилии рабочие прибегают к действиям, полностью идентичным тем, которые применяются городскими пролетариями. Те, кто работает на крупномасштабных капиталистических сельских хозяйствах, ведут главным образом борьбу за повышение заработной платы и улучшение условий труда. Забастовка остается их главным оружием, чем они пользовались даже до прихода военных к власти(35). Хотя этот сельский пролетариат продемонстрировал признаки коллективной силы, для них также остается проблематичным доступ к политическим источникам союзов, партий, церкви и других добровольных ассоциаций. Их политическая организация занимается непосредственно лишь своими социально- экономическими задачами.

Третья стратегия состоит в доступе к определенным экономическим стимулам, предлагаемым правительством. Те, кому удалось воспользоваться данной альтернативой, составляют преуспевающее и броское меньшинство(36). Благодаря выгоде от правительственных инвестиций в строительство дорожных сетей, хранилищ, субсидированного кредита, официально поддерживаемого минимального курса цен и других правительственных мероприятий, эта группа была преобразована в слой мелких и средних капиталистических предпринимателей.

По сути успех этой группы уводит ее членов из крестьянского мира и включает в идентичность мелкой буржуазии. Один из признаков такого изменения в их взглядах проявляется в стремлении обрести новых политических союзников в рядах правого крыла ЮДР (Союза радикальных демократов)(37). Будучи сильно ориентированным на рыночные отношения, этот сектор мелких капиталистических фермеров подвержен быстрой политизации по мере того, как они обнаруживают, что в условиях открытого политического окружения они должны объединиться, чтобы, проводить политику, отстаивающую их интересы. Являясь изначально "свободными наездниками" политики модернизации военных, они сейчас превращаются в сознательных политических партнеров. И, подобно мелким сельским капиталистам повсюду, их политико-идеологические блокировки могут претерпевать радикальные изменения в соответствии с прагматическими расчетами.

И последнее по порядку, но не по своему значению, утверждение говорит о том, что есть масса крестьян, чьи ответы на силы модернизации все еще не определились, временами бывают даже противоречивыми, поскольку они неожиданно оказались среди таких сил и течений, которые

стр. 149

им трудно понять. В данном случае я имею в виду, в частности, тех сельских рабочих, которые уже утратили свой традиционный статус в сельской социальной структуре, но все еще не обрели никакой новой идентичности, особенно это касается традиционных испольщиков, которые не могут рассчитывать на возможность присоединения к устойчивому сельскому пролетариату, и не обладают тем, что позволяет стать мелкими фермерами.

Так, например, в крупных районах нарезанных земель, которые за последние две декады могли рассчитывать на массированные правительственные вложения, судьба тысяч рабочих, выброшенных модернизацией, остается неопределенной. Ориентированные на производство зерна, нарезанные земли, ранее использовавшиеся как пастбища и для производства подсобных культур, благодаря массивным вливаниям капитала и технологии, испытывают экономический бум. Производственные отношения в этих районах представляют сложные формы: с одной стороны, значительно возросла пролетаризация как свидетельство концентрации рабочих, выселенных с земли в ближайшем округе. С другой стороны, благодаря кооперативным начинаниям или незавершенности пролетаризации, широко распространены также семейное производство и испольная система.

Таким образом, можно наблюдать рост в массе поденных рабочих, успешное превращение семейных хозяйств в капиталистические предприятия и безнадежную борьбу владельцев minifundio против сметающих воздействий экономической модернизации. В этом плане поденные рабочие оказываются более уязвимыми, чем рабочие плантаций, поскольку они сталкиваются с трудностью в разработке сконцентрированной стратегии для противодействия землевладельцам. Так как их нанимают для выполнения временных работ на фермерских участках, которые больше опираются на семейный труд, то едва ли можно ожидать появления коллективного пролетарского сопротивления. В любом случае эти "квазипролетарии" продемонстрировали удивительную способность к адаптации применительно к изменяющимся условиям. Повсюду в нарезанных землях они сочетают временные городские и сельские профессии, смотрят на союзы главным образом как на канал доступа к государственным службам и продуктам и оценивают политическое участие как самый существенный источник, которым они могут манипулировать, чтобы отстаивать свои интересы(38).

Другая обширная группа разделяет открытую судьбу тех, кого вышвырнули с насиженного места в нарезанных землях, а не их адаптивную стратегию на совладение с изменением. Я имею в виду тех, кто известен как "безземельные", среди которых и выброшенные крестьянские семьи, либо из-за интенсивной механизации крупных сельскохозяйственных предприятий, либо из-за крайней фрагментации minifundio. Эта группа, самая заметная в южных штатах, хотя существует также и в других районах, в своих ответах явно предпочитает прибегать к "голосу". Заполняя площади и общественные здания, организовывая неожиданные нашествия на земли и соответствующие инициативы сопротивления, они пытаются привлечь общественное внимание к своему жалкому положению, заставить правительство принять должные меры(39)

Недавнее прошлое: несколько заключительных замечаний

Возврат к гражданскому правлению выдвинул аграрный вопрос на передний план. Вскоре после восстановления гражданского правительства в 1985 г. аграрная реформа вновь стала приоритетной задачей. Тем не менее оппозиция ей оставалась достаточно сильной, чтобы предотвратить эффективность ее реализации. И сегодня, почти 5 лет спустя, не предпринято никаких значительных мер по перераспределению земли. Более того, бесчинства в сельской местности широко распространены, поскольку земельные споры, в частности в пограничных районах, остаются нерешенными, а применение законодательства неопределенным(40).

В столетнюю годовщину установления

стр. 150

республиканского режима можно сделать вывод о том, что, несмотря на некоторые успехи, доступ крестьян к демократическим ценностям в Res Publica остается весьма сомнительным. Как можно расширить демократическое участие столь значительного сектора населения, которое исторически было лишено основных прав и которое, как правило, ассоциируется с членством в национальном политическом сообществе? Для некоторых сам вопрос выглядит неуместным, поскольку они справедливо воспринимают демократическое гражданство как универсальное независимо от его конкретных форм проявления. Однако я утверждаю, что методы, с помощью которых исторически взаимодействовали власть и солидарность, представляют некоторую особенность в сельской местности, что и оправдывает саму академическую дифференциацию. Некоторые аспекты "аграрной особенности" могут, конечно, быть объяснены в понятиях моделей взаимодействия между городом и деревней. Но это ни в коей мере не отменяет вывод о том, что в своем стремлении получить полный доступ на политическую арену селяне сталкиваются с особыми проблемами.

Иногда снижение пропорции сельских жителей приводится как причина того, что аграрный вопрос потерял свою значимость и естественную весомость. Вполне справедливо то, что пропорция селян по отношению к горожанам резко упала. Так, в I960 г. 55% населения проживали в сельских районах, но, согласно данным последней переписи населения (1980 г.), эта пропорция упала до 32,5%. Тем не менее это составляет около 38 млн. человек, чьи социальные, экономические и политические перспективы вызывают закономерную тревогу.

В литературе широко отмечено, что крестьяне осуждены на исчезновение как результат модернизации, что само их бытие - это проигранная битва во всем мире. При этом не придается никакого значения тому, насколько весомым был их вклад в прокладку пути к модернизации. В своем классическом труде Моор показал, что они везде становились главными жертвами процесса модернизации(41). Совсем недавно пришли также к выводу о том, что в самое ближайшее время современная наука и технология переключатся с исследования проблем крестьянства на социальную археологию. Будь что будет, но ответственная социальная наука должна не только принимать в расчет исторический путь крестьянства, но также предлагать деятельные альтернативы, открытые для этого сегмента общества, который хотя и подвергся жесточайшим потрясениям со стороны едва ли ему ведомых модернизационных сил, продемонстрировал стойкую способность выдерживать удары судьбы.

В контексте Бразилии крестьяне в пограничных районах Амазонки и Мато-Гроссо, сельские пролетарии сахарных плантаций северо-востока и центрального юга становятся самыми наглядными примерами проявления борьбы новых сельских классов по защите своих прав. Аграрные структуры стали более усложненными и дифференцированными, что подразумевает простую поляризацию на "за" и "против" аграрной реформы, как это и произошло в начале 60-х годов. В наши дни более дифференцируемый уровень интересов и открытых возможностей для союзов и коалиций в сельской местности делает политическую игру более неопределенной, но также более интригующей и захватывающей.

Безусловно, крупные земельные интересы до сих пор демонстрируют впечатляющую способность блокировать любую попытку перераспределения земли. Однако тщательный анализ проблемы показывает, что есть ощутимое новшество даже и в этом явном владычестве традиционной аграрной элиты. Так, впервые в истории страны эта категория эксплицитно принимает правую ориентацию и проводит агрессивную стратегию политической мобилизации. Если в прошлом лозунг ассоциаций землевладельцев основывался на их призывах к общенациональному интересу, то сейчас Радикально-Демократический Союз (ЮДР) обращается исключительно к аграрным проблемам. Его классовая сущность четко проявляется даже и в том, как его члены стараются формировать в сельской местности свои альянсы с мелкой буржуазией.

стр. 151

Примеры деятельности министерства аграрной реформы иллюстрируют как многообразие разыгрываемых интересов, так и паралич самого правительства новой республики в принятии решений. Неспособные справиться с разнообразием крестьянских интересов, многочисленные министры, занимавшие этот пост с 1985 г., сумели пока что натворить дел с гулькин нос. И в каком-то смысле сама передача аграрного вопроса одному особому кабинетному министерству уже гарантирует его изоляцию.

В обстановке, когда все вертится вокруг министерств финансов и планирования, замкнутость пусть и в отдельной, но слабенькой министерской инстанции, может означать лишь символическую значимость аграрных проблем.

Примечания

* Статья написана Элисой П. Рейс, политологом, профессором Университета Рио-де-Жанейро (Бразилия) и опубликована в ISSJ, Vol. XLII, No. 2, 1990.

1 Здесь, следуя концепции Ландсбергера, я определяю в качестве "крестьянина" сельского работника любого типа с низким экономическим и политическим статусом. См.: Peasant unrest: themes and variations // Rural Protest / Ed. Landsberger H.A. N.Y.: Macmillan, 1974, pp. 1-64. Исторически важно иметь в виду, что бразильские крестьяне, сильно отличаясь от своих европейских собратьев, образуют очень специфическую категорию, которая стимулировала издание большей части теоретических трудов, посвященных крестьянству. В Бразилии отсутствие феодальной традиции, сельского порядка, основанного на четко определенной структуре прав и обязанностей, вызвано резко выраженной крестьянской основой. В течение столетий, сначала в условиях португальской колонизации, а затем и империи, аграрное производство в Бразилии изначально базировалось на экспортно ориентированных latifundia, использовавших рабский труд. Вполне справедливо и то, что имелось также значительное число и свободных крестьян, но они концентрировались вокруг системы самых мощных латифундий, связанных с ней через различные сочетания механизмов патроната и соглашений о владении на правах аренды.

2 "Бюрократический авторитаризм" относится к модернистским диктаторам в нескольких странах Латинской Америки и других государствах "третьего мира" 60-х и 70-х годов; все они придерживались технократической идеологии, направленной на устранение политического участия народных масс. Классическая концепция этого явления излагается в работе Ги-лермо 0'Доннели "Модернизация и бюрократический авторитаризм" (O'Donnell G. Modernization and Bureaucratic Authoritarianism. Berkeley: Univ. of California, Institute of International Studies, 1973).

3 Hirshman A.O. Exit, Voice and Loyalty. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1970.

4 Rokkan S. Politics Between Economy and Culture // Social Science Information. 1974. V. 13. No. 1. P. 35.

5 Сам же Гиршман привлек внимание к необходимости анализа "молчаливого согласия" как альтернативы "исходу". См.: Rokkan S. Ор. cit. P. 30.

6 См.: Caio Prado, J r. The Colonial Background of Modem Brazil. Berkeley: Univ. of California Press, 1969.

7 Ради простоты я ограничила анализ по этому вопросу рамками новых кофейных районов, поскольку именно они сталкивались с острыми проблемами рабочей силы. Так, всякий раз, когда я затрагиваю центральный юг, мысленно я всегда имею в виду, в частности, и западные районы штата Рио-де-Жанейро. Старые кофейные плантации имели иные перспективы, которые нынешнее обсуждение оставляет в стороне.

8 Reis Е J., Reis Е.Р. As elites agraries e a abo-licao da escravidao no Brasil // DADOS. 1989. V. 31. No. 4. P. 309-341.

9 Galloway J.Н. The Last Years of Slavery on the Sugar Plantations of Northeastern Brazil // Hispanic American Historical Review. 1971. No. 51. P.586-605.

стр. 152

10 Согласно Фуртадо, северо-восточные плантаторы резко реагировали на попытку президента Кампоса Саллеса (1898-1902) способствовать внутренним перемещениям рабочей силы, явный признак их попытки сохранить изобильный резервуар рабочей силы: Furta-do С. Fonnacao Economica do Brasil. Sao Paulo: Cia. Editora Nacional, 1971. P. 122.

11 Более подробные данные об условиях жизни иммигрантов штата Сан-Паулу. См.: Hall М. The origins of mass Immigration in Brazil, 1871-1914. PhD dissertation, Columbia Univ., 1969.

12 См.: Fernandes F. The Negro in Brazilian Society. N.Y.: Columbia Univ. Press, 1969.

13 Graham D.H., Holando Filho S.B., de. Migration, regional and urban growth and development in Brazil: A historical record, 1872-1970 // Sao Paulo: IPE/USP, 1971. P. 56.

14 О модернизации северо-восточной сахарной экономики. См.: Eisenberg P.L. The sugar industry in pemambuco, 1840-1910: modernization without change. Berkeley, Univ. of California Press, 1974.

15 См., например: Eisenberg. Op. cit., table 32. P.190.

16 См.: Euclides da Cunha. Rebellion in Backlands. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1944.

17 Monbeig P. Pionniers et Planteurs de Sao Paulo. P.: Armand Collin, 1952, P. 132 ff. На самом деле в период каучукового бума огромные массы людей покинули регион и переместились на север. Однако было бы слишком громадным преувеличением считать это влиянием рыночного ответа среди крестьян, просто сам этот факт говорит об абсолютном бессилии селянина свободно распоряжаться своим трудом. Большинство из тех, кто мигрировал на север страны, были явно вынуждены покинуть свои места из-за периода жесточайшей засухи и полностью зависели от внешних контрактантов в вопросе исхода из региона. Более того, доступные демографические данные показывают высокий уровень обратной миграции, усиливающей тезис о слабой предрасположенности среди северо-восточных крестьян покидать родные места в течение этого периода.

18 Чаще всего ссылаются на знаменитые религиозные движения "канудо" и "хуазейро", хотя появление раз от разу в регионе "местных пророков" предполагает, что в таком же направлении могли действовать и менее известные движения. См.: Cava R. Delia Miracle at Joazeiro. N.Y.: Columbia Univ. Press, 1970; Cunha Е. da. Op. cit.

19 См.: Souza A., de. 0 eangaco e a politica da violencia no Nordeste Brasileiro // DADOS. 1970. No. Ю. P. 97-125.

20Almeida Azevedo S.. de. Imigracao e coloniza-cao no estado de Sao Paulo // Revista do Arquivo Municipal de Sao Paulo. 1941. No. 75. P. 105-157.

21 См.: Schorer Petrone М.Т. Imigracao e colo-nizacao no estado de Sao Paulo // Historia Geral da Vizilizacd Brasileira / Ed. Fausto B. Sao Paulo: DIFEL, 1977. Vol. 2. P. 110.

22 Согласно Холлу, сообщалось, что между 1882 и 1914 г. 686 200 иностранных мигрантов покинули Сан-Паулу по сравнению с 1 533 000 вновь прибывшими. См.: Hall М. Op. cit. Р. 165.

23 Явным признаком официальных усилий, направленных на создание лучшего образа Бразилии среди потенциальных мигрантов, стало создание в 1912 г. специального учреждения - Patronato Agricola, призванного разрешать возникающие проблемы и споры между работниками и плантаторами.

24 О революции 1930 г. и ее главных политических свершениях см., например: Fausto В. А Revolucao de Trinta. Historiografia e Historia. Sao Paulo: Brasiliense, 1970.

25 Graham D., Hollanda Filho S.B., de. Op. cit. P. 65. Хотя и нет доступных данных о периоде 30- 40-х годов, авторы утверждают, что, по имеющимся признакам, самое значительное миграционное движение произошло в 30-х годах.

26 Brasil: FIBGE, Censo Agro-Pecuario, 1950.

27 Происходили также демонстрации открытого протеста и восстаний, особенно в сельских пограничных районах юга (Парана, 1950) и севера (Мараньяо, 1951).

28 Moraes С. Peasant league in Brazil // Agrarian Problems and Peasant Movements in Latin America / Ed. Stavenhagen R. Garden City, N.Y.: Dou-bleday, 1970. P. 452-501.

29 См.: Moraes С. Op. cit.; Aspdcia de A. Camargo. A questao agraria. Crise de poder e reforms de base (1930-1964) // Histdria Geral da Civilizacao Brasileira. Vol. 3. Sao Paulo: DIFEL, 1981. P. 121- 224; Hewitt C. Brazil: the peasant movement of Pemambuco, 1961-1964 // Latin American Peasant Movements / Ed. Landsberger Н. Ithaca: Comell Univ. Press, 1969.

30 См.: Cardoso F.H? Muller G. Amazonia: Expansao do Capitalismo. Sao Paulo: Brasiliense,

стр. 153

1977; Foweraker J. The Stuggle For Land. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1981; Velho O.G. Fontes de Expansao e Estrutura Agraria. Rio de Janeiro: Zahar, 1972.

31 См. Фауэрейкера о дискуссии по предыдущим усилиям колонизации пограничных районов в штатах Парана, Пара и Мато-Гроссо.

32 Brasil: FIBGE, Sinopse Preliminar do Censo Agropecuario, 1985.

33 Foweraker. Op. cit. P. 66.

34 Отавио Г. Вельо усматривает в недавних движениях на границе Бразилии возможные признаки появления свободного крестьянства, чья автономия могла бы стать противовесом многовековой традиции авторитаризмов в отношении сельского труда. См. его труд "Capitalismo Autoriario e Campesinato". Sao Paulo: DIFEL. 1976.

35 См.: Sigaund L. Greve nos Engenhos. Rio de Janeiro: Paz e Terra, 1980; CONTAG, As Lutas Camponesas no Brasil. Rio de Janeiro: Marco Zero, 1980.

36 Считая "мелкими капиталистами" тех, чьи владения составляют от 10 до 100 гектаров, мы можем наблюдать, что в 1980 г. данная группа, владеющая примерно 21% всех возделываемых земель, производила 44,3% всех сельскохозяйственных продуктов питания и 37,9% общего сельскохозяйственного экспортного производства и промышленного сырья. См.: Marcos С. De Albuquerque. Agricultura Brasileira no periodo 1960-1980. Sao Paulo: EAESP/FGV, 1985.

37 Tavares L.R. A pequena burquesia agraria e a UDR. Rio de Janeiro: IUPEJ, 1988.

38 См.: Reis Е.P. Mudanca e continuidade na politica rural Brasileira // DADOS. 1988. Vol. 31. No. 2. P. 203-218.

39 См.: Scherer-Warren I. Los trabajadores rurales en el sur de Brasil у la democratization de la sociedad // Revista Mexicana de Sociologia. 1988. Vol. L. No. 1. P. 243-258.

40 См.: Maria das Dores Yazbek. A igreja e os conflitos no para. Rio de Janeiro: IUPERJ, 1989.

41 См.: Moore В., Jr. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and Peasants in the Making of the Modem World. Boston: Beacon Press, 1967.

Permanent link to this publication: