В самом начале декабря 1968 г. я прибыл в Френштат под Радгоштем (Северная Моравия), чтобы продолжить службу в артиллерийском полку 31-й танковой дивизии только что созданной Центральной группы войск (ЦГВ). Этому предшествовала утомительная и продолжительная поездка из Вильнюса, где я проходил службу, по территории Белоруссии и Западной Украины до Ужгорода, в котором я с несколькими сотнями других младших офицеров, собранных на сборном пункте под городом со всех округов Советского Союза, ждал оформления документов и прибытия спецэшелона. Когда все формальности, в том числе и таможенные, были соблюдены, а офицеры размещены по маленьким чешским вагончикам с сидячими местами, мы тронулись в путь.

Расстояние от Чопа (приграничной станции) до Оломоуца, которое пассажирский скорый поезд проходит за несколько часов, наш эшелон преодолел за несколько суток. На сборный пункт Оломоуца мы прибыли порядком измученные, и голодные, так как все выданные нам сухие пайки давно кончились, а на наши советские рубли на станциях ничего нельзя было купить.

Прибыв в полк, я сразу же представился исполняющему обязанности командира полка подполковнику Ставскому Льву Борисовичу (настоящая должность - начальник штаба полка) и заместителю начальника штаба полка майору Бардичевскому Леониду Борисовичу. Командир полка полковник Палаткин в то время находился в штабе дивизии в г. Брюнтале.

Меня определили на должность командира разведки полка, которой командовал до этого момента лейтенант Кузнецов Леандр Петрович, ушедший на повышение - на должность командира батареи. В тот же день я был представлен взводу и познакомился с ребятами, с которыми мне предстояло служить и которыми мне предстояло командовать. Почти все они входили с полком в Чехословакию в августе 1968 г. и поэтому считали себя стариками с большой буквы, хотя полк на территории ЧССР нигде не обстреливался и все задачи он выполнил без ощутимых для себя потерь.

Взвод, которым мне предстояло командовать, состоял из 20 человек и имел следующую структуру: отделение разведки, отделение АПНП (артиллерийский подвижный наблюдательный пункт), отделение сопряжен-

Жемайтис Ольгерд Феликсович - подполковник запаса, начальник Отдела охраны и режима Государственного музея-заповедника "Московский Кремль". Редакция уже публиковала его "Афганский дневник" (см. Вопросы истории, 1998, N 2).

стр. 86

ного наблюдения, отделение АРСОМ (артиллерийская станция обнаружения минометов на базе артиллерийского тягача, которая была неисправна, как, наверное, и все станции этого типа по всем Вооруженным Силам страны; за всю свою службу в армии я так ни разу и не увидел подобные станции в рабочем состоянии), отделения связи и прикомандированного во взвод отделения химической защиты. Заместителем командира взвода был сержант Остертаг, немец по национальности, обладавший определенными деловыми качествами и пользовавшийся авторитетом у подчиненных.

Надо сказать, что полк по национальному составу был довольно разношерстным в отличие от других полков других групп. Полк до ввода его на территорию ЧССР дислоцировался в г. Теребовля в Западной Украине и, конечно же, участвовал в операции в полном составе. Поэтому в полку служило много солдат и офицеров некоренных национальностей - румын, евреев, немцев, венгров и т. д., что, наверное, создавало какой-то особый колорит в службе и в быту, как и во всех частях и соединениях Союза.

АПНП не было в наличии во взводе, и отделение я использовал на учениях в разных ипостасях. Да и сам этот АПНП, как мне объяснили, представлял из себя тот же тягач, только с кронштейнами для крепления приборов. Из автотехники имелись: ГАЗ-63 для перевозки личного состава, ЗИЛ- 157 и ГАЗ-69. Все автомобили еле двигались, все они были разукомплектованы и нуждались в ремонте, как, впрочем, и вся автотехника полка. Из средств ведения разведки числились: два разведывательных теодолита, один дальномер ДС-2, одна буссоль и четыре бинокля, два из которых я так и не видел. По сравнению даже с тем временем все это вооружение представляло из себя жалкое зрелище и не шло ни в какое сравнение с вооружением противостоящего нам противника (я имею в виду армии НАТО). Артполк был вооружен гаубицами М-30 образца 1938 г. и имел допотопные средства связи и средства топопривязки. И за все мои четыре года службы почти ничего не изменилось в деле обновления техники, если не считать, что в конце 1969 г. нам вместо гаубиц М-30 дали на вооружение более современные гаубицы Д-30 и немного обновили парк машин.

После знакомства со взводом я получил койку в солдатской казарме на втором этаже, где уже жили десять офицеров. Теснота и скученность везде были ужасными. Все хранилось навалом и бессистемно, в том числе и оружие с боеприпасами, а также гранаты, что и явилось причиной нескольких ЧП, повлекших гибель солдат. Полк после Вышкова, где он в августе 1968 г. блокировал танковую академию чехов, в октябре разместился во Френштате на месте выгнанной чешской части и, кроме нас, там находились еще три наши части: танковый полк, ракетный дивизион и реактивный дивизион, который, правда, в начале 1969 г. сменил место дислокации на Либаву.

Познакомился я с офицерами полка и особенно с офицерами по общежитию. Все они жили без семей и семейных забот. Чешские кроны платили регулярно и тратить на питание их не приходилось, так как все мы питались в офицерской столовой за те 25 руб. в месяц, которые удерживали с нашего денежного содержания в Союзе. Удерживали за питание и какую-то часть в кронах, но очень незначительную - крон 150 - 200. На руки же я получал как командир взвода 1900 крон. На мелкие расходы хватало. Да и тратить их, кроме как на спиртное, было некуда. Все полки чешских магазинов были завалены товаром, за которым в Союзе люди занимали очереди с 4 час. утра, да еще платили за эти вещи по половине своей зарплаты, а то и всю зарплату, лишь бы только получше выглядеть или покрасивее пожить, а здесь нет: будешь прибарахляться - не будешь пользоваться уважением товарищей, будешь отказываться от хмельных компаний - получишь прозвище и про тебя будут рассказывать анекдоты. Политработники на занятиях тоже не рекомендовали нам затовариваться чешскими шмотками, так как, дескать, недавно в Швейцарии вышел фильм под названием "В погоне за русским Иваном", в котором были показаны наши офицеры и сверхсрочники ЦГВ выходящими из чешских магазинов с многочисленными свертками и коробками, что не делает чести советским военным.

стр. 87

К концу декабря 1968 г. на территории гарнизона были построены два барака, и часть офицеров отселили в них, и я стал жить уже только с пятью офицерами в одной комнате. Часть офицеров жила на чешской вилле, которая от гарнизона находилась в трех километрах. Там жила в основном элита всех частей френштатского гарнизона, и многих из этих офицеров привозили и увозили на машинах. Там же жили и официантки, которые работали в офицерской столовой. Все они были с Украины, вольнонаемные, и почти всех их в скором времени пришлось отправить в Союз за различные правонарушения - не каждый может выдержать проверку на искушение в море соблазнов, вдруг оказавшись, после прозябания в бедном Союзе, в цивилизованной европейской стране. Последние три года моей службы в ЦГВ нас в столовой в качестве официантов обслуживали солдаты.

Организационная система полка была уже не той, что в Вильнюсе. Там все условное, сокращенное и кадрированное, здесь - все развернутое по штату военного времени. В полку три дивизиона, в каждом дивизионе три батареи по 60 человек каждая, да плюс другие подразделения обслуживания. Всего в полку под ружьем было человек 800.

Конечно, работы сразу же навалилось много. Тяжело служить, имея в подчинении 18 - 20-летних ребят с их еще детскими выходками и непредсказуемостью в поведении. К тому же не было нормальных условий даже для жизни, не говоря уже о службе. Все имело убогий и жалкий вид, все нужно было поправлять, ремонтировать, а значит, искать разные материалы, штопать, латать, из ничего делать что-то, на совещаниях выслушивать оскорбления в свой адрес, оправдываться. В общем, нервотрепки хватало, и частенько стресс приходилось снимать искусственно, в компаниях таких же, как я, офицеров в каком-нибудь чешском ресторане за рюмкой водки и кружкой пива. Иначе вообще можно было свихнуться. Видеть каждый день серую военную массу то ли в образе солдата, то ли в образе начальника, да еще к тому же не улыбаться им, а разговаривать частенько на повышенных тонах - это очень утомляет. Начинаешь искать какую-нибудь отдушину - и находишь ее. Как я уже сказал, - в каком-нибудь ресторане, благо, их во Френштате было целых 24 на 15 тыс. жителей. И обслуживание в них было недорогим и качественным. Кружка пива стоила 2 кроны, бутылка хорошей водки в пределах 20 крон. Даже солдаты, получавшие 31 крону в месяц, могли себе позволить изредка тайком от начальства побаловаться фугасом крепленого вина стоимостью в 8 крон за литровую бутылку.

Увольнений в город для солдат не было, но я иногда в качестве поощрения брал с собой несколько человек якобы для закупки канцелярских принадлежностей или еще чего-нибудь, и для солдат это был праздник. Они радовались, глядя на дома в готическом стиле, на молодых чешек и просто на жителей города. Но часто приходилось слышать оскорбления от прохожих или даже угрозы, которые, впрочем, так всегда и оставались пустыми словами. Часто в компании или одному мне приходилось с окраины города, иногда даже ночью, возвращаться в полк, и часто в военной форме, и никто никогда на меня не нападал, хотя встречались редкие прохожие и группы молодежи. Вообще, начиная с 7 час. вечера все улицы города становились безлюдными, и жизнь кипела только в многочисленных ресторанах и на вокзале, и очень часто стали раздаваться русские песни в исполнении наших подвыпивших вояк, что вносило какое-то своеобразие в жизнь города. Но нельзя сказать, что чехи не хотели нас знать - с нами заговаривали, довольно часто, на чистом русском языке, стремились понять, откуда мы и зачем сюда пришли.

Конечно, не все проходило так гладко, и часто эти общения, особенно в ресторанах, перерастали в драки. Нередко офицеры вызывали на подмогу солдат, которым было все равно, чем заниматься, лишь бы вырваться в город и посмотреть своими глазами на жизнь "инородцев". Борьба на идеологическом ресторанном фронте все четыре года моей службы шла с переменным успехом, о чем свидетельствовали многочисленные приказы Командующего ЦГВ генерал-полковника Майорова, неизменно заканчи-

стр. 88

вавшиеся требованием о запрещении офицерам и сверхсрочникам (с 1971 г. - прапорщикам) посещать рестораны и всевозможные забегаловки. Куда там! Никто не обращал внимания на все эти запреты. Жизнь в ресторанах кипела, и присутствие в них наших офицеров делало ее идеологически конфронтационной, а значит, более острой и интересной. Встречались и такие офицеры, которым все было до лампочки. В основном это были командиры взводов, которые разочаровались в военной службе и то ли непреднамеренно, то ли специально били на увольнение из армии "за аморалку", так как статьи в советском военном законодательстве об увольнении офицера с военной службы "по собственному желанию" просто не существовало. Считалось, что раз государство потратило на твою учебу в военном училище большие деньги, содержит тебя на всем казенном, к тому же ты принял присягу на верность Родине, то должен свой долг исполнить до конца, минимум до 40 лет, чтобы можно было уволить тебя как бесперспективного младшего офицера на 30% пенсии. Знал я там одного капитана по фамилии Луки. Грамотный офицер, командир батареи, но его уволили на эту пониженную пенсию, как только ему исполнилось 40 лет. Может быть, это не совсем тактично с моей стороны говорить об этом, но я видел, как он плакал от обиды, что вот так от него избавляются, как от ненужного хлама, а мне, тогда еще молодому офицеру, было непонятно, почему он плачет, - ведь он увольняется на гражданку, где нет этой муштры и рабства. Я не мог понять: человек едет на родину, к семье, домой, будет иметь выходные дни, нормированный рабочий день и вдруг - такая реакция. Убедился потом, что не все так просто, как мне тогда казалось.

Вообще, надо сказать, что другого такого места, как Френштат, по своей красоте и самобытности, я не встречал больше нигде. Недаром он в настоящее время стал уже не тем провинциальным городком, каким я его знал. Теперь он разросся и стал центром международных зимних спортивных соревнований. Я же застал там только трамплин. У меня был солдат во взводе по фамилии Яковлев, который как-то на простых армейских лыжах прыгнул с этого трамплина, и не только благополучно, но и довольно далеко. Я иногда со взводом совершал непродолжительные лыжные прогулки, что поощрялось командованием полка и являлось лишней радостью для солдат.

Жил я тогда, как я уже сказал, в бараке, в одной комнате с командиром взвода связи старшим лейтенантом С. и командиром взвода лейтенантом Славой Федорюком. Жили мы очень дружно, но часто приходилось с ними в свободное время посещать рестораны. После одного такого посещения я проснулся утром без часов и без единого гроша в кармане, хотя точно помнил, что вся зарплата была при мне и я никак не мог ее потратить за несколько часов. В комнате нас было только трое, и я в конце концов решил на все эти деньги (1900 крон) махнуть рукой, тем более что о еде мне думать не приходилось, да и об одежде тоже - жил на всем казенном. Приблизительно через год у командира взвода лейтенанта Пошелюжного пропал фотоаппарат, и он обратился за помощью к начальнику особого отдела полка старшему лейтенанту Бороздину, тем более, что паспорт фотоаппарата остался у Пошелюжного. Тот взялся помочь, но спросил, кого он подозревает. Пошелюжный прямо сказал, что старшего лейтенанта С. Бороздин прекрасно сыграл роль чекиста, которому для немедленной оперативной работы вдруг срочно понадобился фотоаппарат и после нескольких обращений к офицерам за помощью в этом деле он обратился к С. Тот долго отнекивался, говорил, что никакого фотоаппарата у него нет, но в конце концов сдался, кража была раскрыта - и С. поехал служить в Оломоуц на равноценную должность. В марте 1979 г. я встретил его на учениях 108-й дивизии в должности начальника связи дивизии и в звании майора.

После пропажи денег я вынужден был тогда отказаться от той компании, перебрался в другую комнату барака, где столкнулся с еще одним проявлением протеста против скотской жизни, если можно так выразиться.

стр. 89

В комнате со мной жил тогда старший лейтенант Худяков, который в трезвом виде не проявлял никакой агрессивности по отношению к окружающим. Правда, было видно, как у него мелко дрожали руки всегда, если он трезв. Лет ему было 35, и он откровенно бил на увольнение, но все же его заметили и поставили, перед моим отъездом из группы, на должность начальника отдела кадров полка. Выбился он в офицеры из сверхсрочников, артиллерийско-стрелковую подготовку не знал совершенно и держался на должности только за счет грубости с солдатами, а для начальства это было очень важно. Считалось, что если груб офицер с подчиненными, значит требователен и усидчив, а то, что у солдат в результате такой "требовательности" ломаются челюсти и они надолго выбывают из строя, в расчет как-то не принималось. Так вот, если этот Жора Худяков возвращался поздно вечером из ресторана, не "дойдя до кондиции", то можно было от него только услышать пустую нечленораздельную болтовню и не более того, но если он дошел до кондиции, здесь уже можно было схлопотать по зубам, а если в ответ не смолчишь, то Жора хватался за охотничий нож - благо их в продаже у чехов было много - и начинал им размахивать. Тогда уже к нему подступиться было сложнее. И так продолжалось довольно долго, пока я не перебрался в другую комнату.

Ближайшим к нашему гарнизону рестораном был "Седлище". Чехи его называли "Мертволей", так как он находился рядом с кладбищем. Между прочим, на этом кладбище покоился прах советского офицера, по-моему, по фамилии Рожков, который был убит во Френштате немцами в 1945 году. Всегда я видел эту могилу ухоженной, часто с горящей свечой и с цветами. Ни разу не было никаких посторонних надписей на памятнике могилы. Видимо, здесь сказывается общая культура чехов, их желание хранить память обо всех умерших, независимо от национальности, вероисповедания и убеждений.

За границей я тогда очутился впервые, и все мне было в новинку. И чистота городских улиц, и отсутствие очередей за товарами, и отношение к окружающей среде - нередко можно было увидеть зайца на окраине города. Первоначально на либавском полигоне, где мы проводили учения и стрельбы, звери вообще были почти ручными. Много было оленей, кабанов, дичи, зайцев. В реках водилась форель. Но недолго продолжалась эта идиллия. Зверей постреляли, форель потравили хлоркой, благо все было под рукой - и автомат с патронами и средство для дезинфекции. А ведь те места, места "Воинского простора", как чехи называли полигон, по праву могли быть заповедными. Ведь там, в Северной Моравии, берут свое начало такие знаменитые реки, как Лаба и Одре (Эльба и Одер). Это край зеленых сосновых гор, лесов и озер, во многих из которых купаться было запрещено - чехи ценили воду. Они даже как-то пожаловались командованию, что стоки из мойки машин попадают к ним в многочисленные бассейны для купания и отдыха. Жаловались на частые потравы их посевов нашими машинами и нашими людьми.

Мы в своих серых шинелях явно не вписывались в городскую гармонию и отовсюду слышали, что мы оккупанты, что мы чехов обманули и чтобы мы поскорее убирались домой. Сыпались оскорбления, насмешки, в ресторане порою можно было остаться без зимней офицерской шапки, так как для чехов она представляла своего рода диковинку, своего рода трофей - предмет гордости за ее добычу. В ресторанах на вешалках мы шапки не оставляли, несли их в зал и держали на коленях, зная такое дело. Сначала было интересно вступать с чехами в дискуссию, но потом эти разговоры так надоели, что если кто-нибудь подсаживался к нам за столик "беседы", мы уходили либо прогоняли этого "собеседника".

Комендантом Френштатского гарнизона был назначен мой непосредственный начальник, начальник разведки полка майор Шкабарня. Он отличался крутым нравом и никогда не стеснялся в выражениях, а посему пользовался авторитетом у командования полка, хотя страдал неизлечимой болезнью и в 1969 г. умер от рака легких. Будучи комендантом, он разъезжал по городу на машине взвода разведки ГАЗ-69, выгонял офицеров из

стр. 90

ресторанов и, как я узнал, искал мифические чешские склады оружия. У чехов в то время работали какие-то нелегальные радиостанции, призывавшие даже к вооруженному восстанию и свержению коммунистического режима. А до 1970 г. и в легальной прессе осуждалась наша оккупация страны и нередко можно было услышать о саботаже и забастовках. К тому же в стране существовала многопартийная система, объединенная, правда, в так называемый Народный фронт, члены которого на страницах печати и на телевидении открыто высказывали свое негативное отношение к нам и к нашему вторжению.

В начале 1969 г. по Чехословакии прокатилась волна самосожжений граждан в знак протеста против проводимого курса в политике руководства страны. Началось все с самосожжения Яна Палаха на Вацлавской площади в Праге. Нас всех перевели на казарменное положение. Это было в январе 1969 года. Несколько дней я ночевал в казарме с пистолетом под подушкой. Моторы танков урчали день и ночь, и все находилось в готовности N 1, в готовности к немедленному выступлению. Только против кого? Нам этого так не объяснили. Если против тех длинноволосых мальчишек, которые часто выражали свое возмущение нашим присутствием в их стране путем пустой болтовни и проклятий в наш адрес, то, право же, овчинка выделки не стоила. Но, видимо, наших политработников возмутил сам факт массовых митингов и демонстраций чехов, которые "обязаны нам по гроб освобождением от фашистско-немецкой чумы ценой 200 тысяч жизней советских солдат и офицеров, погибших при освобождении Чехословакии в годы второй мировой войны". Русский человек всегда поступал и поступает по велению своих чувств, а не разума. И тогда, в январе 1969 г. равновесие в противостоянии наших войск и населения ЧССР находилось на волоске от кровопролития.

Черные траурные флаги в память о Яне Палахе появились и во Френштате. Можно было даже увидеть девушек и женщин с траурными повязками на рукаве. Вся страна скорбила, а нашему командованию все эти события доставляли только лишнюю головную боль. В нашей офицерской столовой в то время висела одна незатейливая картина, нарисованная каким-то местным художником, наверное, из солдат, гениальная по своей глупости. На ней были изображены Красная Шапочка в платье под цвет чешского триколора, серый волк со словом "империализм" вместо зубов и высокий советский солдат в плащ-накидке с женоподобным лицом и накрашенными в красный цвет губами, который одной рукой держал за руку Красную Шапочку, а другой отгонял серого волка. И ведь повсюду в частях гарнизона на видных местах висела вот такая агитка.

На политзанятиях же нам говорили, что ввод наших войск на территорию Чехословакии был вызван крайней необходимостью сохранения социалистических завоеваний в этой стране и спасения от реставрации капитализма, так как границы с ФРГ решением руководства страны оказались открытыми и в ЧССР хлынул поток всякого рода "туристов" и идеологов рынка, которые начали устраивать повсюду и везде дискуссии по вопросам преимуществ того или иного строя. Дошло до того, что руководство страны стало отказываться от совместных военных учений в рамках Варшавского договора, и вся политика руководства была направлена на разрыв сотрудничества с СССР и странами народной демократии. К тому же экономика Чехословакии в последнее время стала испытывать большие трудности в связи с потерей рынка сбыта своей продукции в Китае из-за культурной революции.

21 августа 1968 г., как мне вскоре после приезда стало известно, на территорию Чехословакии вошли 24 советские укомплектованные по штату военного времени дивизии против 12 чешских, да и тех скадрированных, а значит, малочисленных и неукомплектованных. Десантники каунасской воздушно-десантной дивизии появились над Прагой уже через два часа после объявления времени "Ч". Приземлились обычным способом, то есть самолеты совершили посадку в аэропорту столицы, которая к тому времени уже была подготовлена для приема самолетов группой от чешской контр-

стр. 91

разведки, представители которой также были выставлены по всем трассам движения наших войск для встречи и сопровождения колонн. Видимо, советское командование не очень-то рассчитывало на знание топографии нашими командирами. К тому же, как потом оказалось, многие указатели на дорогах были либо сбиты, либо повернуты в другую сторону. Поэтому такие встречи и проводы оказались кстати и помогли скоординировать действия всех частей и соединений при проведении этой операции, названной "Дунай".

Десантники после их благополучного приземления в пражском аэропорту конфисковали все находившиеся там машины и автобусы и организованной колонной двинулись в город, чтобы, как учил нас великий Ленин, захватить почту, телеграф, банки, а потом уже все остальное.

После бегства на Запад нескольких сотрудников чешской госбезопасности стало ясно, что наше вторжение оказалось возможным благодаря координации усилий сотрудников двух служб госбезопасности.

Но даже в этих условиях, условиях хаоса, неразберихи и дезорганизации, как утверждалось на наших политзанятиях, чехами были сформированы два истребительно-противотанковых дивизиона специально для борьбы с советскими танками, но вскоре они были разоружены без нашего прямого участия, то есть чешской ГБ.

В начале 1969 г. в ЦГВ произошло ЧП, о котором долго потом не смолкали разговоры. Сбежал в Австрию советский старший лейтенант, служивший в Тренчине в должности помощника военного коменданта, по фамилии Кудрявцев. Он познакомился с одной чешкой, которая была намного старше его по возрасту и имела родственников в Австрии. Она его оформила также как своего родственника, и на машине без проблем они вдвоем пересекли границу с Австрией. Со всех трибун и кафедр политработники всех мастей стали ориентировать нас на усиление бдительности и усиление роли воспитания в духе преданности идеалам социализма и коммунизма. Есть, мол, чему нам у чехов поучиться, но многому также они могут поучиться и у нас. А факт, что при проведении всей этой операции "Дунай", при которой армии наших союзников - ГДР, Венгрии, Польши и Болгарии - были представлены чисто символически, погибло при проведении маршей много именно наших солдат, сверхсрочников и офицеров, замалчивался.

Весь наш "ввод войск" был спланирован без учета психологических особенностей солдат- водителей 18 - 20 лет от роду, только что закончивших курсы ДОСААФ и посаженных на большегрузные военные машины. Если на юге нашей страны для вождения машин по серпантинам горных дорог допускались лишь водители-профессионалы с большим стажем и опытом вождения, то здесь вели машины по сути случайные люди, будь то неопытный мальчишка или взятый с гражданки приписник. При проведении марша машины съезжали с обочины, врезались в деревья, которыми были обсажены все дороги в Чехии, выходили из строя, срывались с гор.

Слышал одну цифру, не знаю, правда, насколько она верна. За год - с 1968 по 1969 г. - результате автокатастроф погибла целая дивизия военнослужащих, а это около 15 тыс. человек, не считая погибших при этом чехов и всех искалеченных в результате многочисленных дорожно- транспортных происшествий. Усугубляло положение также большое количество разного рода питейных заведений на всех дорогах Чехословакии. Доступность спиртного также стоила многих и многих жизней наших военных.

Крупная автокатастрофа произошла и в нашем полку, и именно в той батарее, где я продолжил службу после взвода разведки, в 1971 году. Я со взводом находился на строительстве учебного центра в Либаве. Утром из нашего лагеря на заработки к чехам отправилась грузовая машина с 30 солдатами на борту и со старшим машины лейтенантом Байковым. Машина была крыта тентом и почти совсем не имела скамеек для сидения, поэтому меньше людей пострадало. Как говорится, нет худа без добра. По дороге водитель развил большую скорость, на повороте не справился с управлением, и ЗИЛ-164 на полном ходу перевернулся по вертикали в кювет. Пятеро

стр. 92

солдат погибло на месте, другие были госпитализированы с различными травмами. Большая часть солдат не пострадала. Байков получил легкое сотрясение мозга, а водитель остался абсолютно цел. Пришлось пять цинковых гробов отправлять на Украину.

Были и другие ЧП с гибелью солдат и сержантов, и все они происходили в условиях неразберихи, головотяпства и полного равнодушия к нашим нуждам. Не было даже, где помыться. На весь полк - три соска душа, да и те работали от случая к случаю. Белье для стирки возили в Польшу, да и смена белья производилась редко, и неудивительно, что вскоре почти все в гарнизоне заболели чесоткой и педикулезом. На утренних построениях полка можно было увидеть офицеров, одетых, как говорится, кто во что горазд. Кто в парадной форме, кто в полевой, а кто вообще в гражданском, и почти все пропитаны дустом или хлорофосом. После утреннего построения все расползались по своим щелям и начинались застолья, переходящие в пьянки, для чего деньги всегда находились, так как можно было чехам продать все что угодно - от офицерской шапки, транзисторного приемника, часов до сигарет "Памир" или "Прима". Все это пользовалось спросом у чехов. Неудивительно, что по возвращении из отпусков я не находил на месте многих предметов своей военной одежды.

Вскоре командование нашего гарнизона стало приглашать чешские военные делегации к себе в гости. Наши делегации начали посещать чехов. Такие вечеринки получили название "схузы". Никакой субординации на этих встречах не соблюдалось. Все на равных пили, ели и веселились. Считалось, что так лучше поймем друг друга и тем самым легче уже совместными усилиями будем наводить порядок в стране. Играл наш полковой самодеятельный оркестр, и всегда было очень весело. На одной из таких "схуз" я видел, как наш командир полка полковник Палаткин танцевал "казачка". Было странным наблюдать такую картину, так как Палаткин слыл очень строгим и требовательным командиром. А наш корпусной начальник ракетных войск и артиллерии генерал-майор А. А. Голиков (бывший начальник Коломенского артучилища, где я учился) хорошо поставленным голосом исполнял арии из опер. Что и говорить, интересно было. Предостаточно было и возможностей для любви (несмотря даже на то, что ты весь с ног до головы облит хлорофосом). Благо, чешки, как молодые так и в возрасте, в своей основной массе были аполитичными и вполне доступными для любви.

В феврале 1969 г. меня отправили в отпуск. Ехал в Москву в предвкушении встречи с родными и близкими, с желанием отдохнуть от казарменного житья и серой военной массы. Ведь впереди меня ожидали целых 45 суток спокойной размеренной жизни, как в старые добрые времена, у мамы дома. Мама жила тогда на Севастопольском проспекте.

Весь отпуск для меня пролетел, как один день. Было в нем все: интересные встречи, посещения театров, концертов, музеев и, наконец, моя женитьба. Уезжал я из Москвы с тяжелым чувством неизвестности, волнения за будущее и с мыслью о своей зависимости от всех и вся в этом мире. С тоской пересек границу в районе Чопа, отказываясь от застолий со своими попутчиками- офицерами, решив завязать навсегда с выпивкой, заняться подготовкой к поступлению в академию и в результате перевестись служить в Москву. Ведь мне было тогда 25 лет, и перспектива служить и жить вот так, как я тогда служил и жил, меня отнюдь не устраивала.

Перед отъездом из Москвы я, не отрываясь, смотрел по телевизору чемпионат мира по хоккею и очень переживал за нашу сборную, особенно в ее минуты игры со сборной Чехословакии. Наши хоккеисты заняли тогда первое место по очкам, но проиграв при этом две встречи с чехами со счетом 4:3 и 2:0. И когда я ехал на скором поезде "Прага - Москва", то видел вагоны, исписанные этими цифрами. По приезде в часть узнал, что по всей Чехословакии прокатилась после этого чемпионата мощная волна демонстраций с избиениями наших военных, битьем стекол в штабах частей и соединений и поджогами наших машин. Не миновала эта участь и френштатский гарнизон. Перед нашим КПП состоялась довольно внушительная

стр. 93

демонстрация чехов, при этом в штабе танкового полка было выбито несколько стекол.

Приехав через какое-то время в Оломоуц, я пересел на поезд, идущий в Брюнталь, в надежде, что из штаба дивизии мне легче будет добраться на попутной машине в свою часть. Но попался на глаза полковнику Палаткину, который меня на своей машине прямиком привез на учения полка в Либаву. Через несколько часов в парадной шинели я уже сидел на командно-наблюдательном пункте со своими разведчиками в районе Нови-Ольдржувки Либавского полигона. Правда, учения уже подходили к концу, и через два дня мы должны были совершить марш на зимние квартиры, во Френштат. Прибыв в полк, узнал о двух происшествиях, случившихся в полку, одно из которых произошло в моем взводе. При проведении боевых артиллерийских стрельб из-за ошибочного расчета данных для стрельбы, когда траектория полета снарядов из орудий проходила над головами взводов управлений полка, один снаряд задел сопку, где находились разведчики, и разрыв снаряда произошел в непосредственной близости от наблюдательного пункта, в том числе и от моих разведчиков. К счастью, взрыватель снаряда был поставлен на фугасное действие, и весь разрыв с осколками снаряда ушел вверх. К тому же стреляли из заменителя, 76-мм пушки. В общем, пронесло, но люди долго не могли прийти в себя от такого попадания.

Вторая новость. Дивизион совершал марш из Либавы во Френштат через Витков, где был выставлен регулировщиком рядовой из моего взвода Газиаидзе Годердзи Ревазович с автоматом и с одним роковым патроном в заначке после выполнения упражнений стрельб из автоматов. Выставлял регулировщиков тогда исполняющий обязанности начальника разведки полка капитан Воробьев, ставший вскоре после этого командиром дивизии и закончивший службу, как я слышал, в Закавказье в должности командира артиллерийской бригады.

Газиаидзе стоял на оживленном перекрестке. Мимо на большой скорости проносились "шкоды" и "татры", и не исключено, что водители легковушек умышленно направляли свои машины на "советского вояка", зная, что или этот "вояк" отскочит в сторону или им в последний момент удастся вывернуть руль, чтобы не сбить этого солдата. Несколько машин Газиаидзе пропустил, но вскоре не выдержал и произвел одиночный выстрел по уже отъезжающей от него "шкоде". Машина уехала, его сняли с поста, ничего не зная о том выстреле. Но через некоторое время нашему командованию стало известно от чешской милиции СНБ (Службы народной безопасности), что при следовании через Витков на машине была тяжело ранена медсестра больницы в Будишове Мирослава Мала, сидящая на заднем сиденье автомобиля. Пуля от автомата Калашникова, пробив радиатор и сиденье "шкоды", деформированная попала в печень Мирославы. За рулем находился Гейнц Груббе, который довез Мирославу до ближайшей больницы, где ей была оказана первая помощь, а потом была сделана сложная операция. Мирослава осталась жива. Ей в ту пору было 23 года. Ничего не знаю о ее дальнейшей судьбе. Знаю, что ей наше командование потом предлагало путевку в советский санаторий в Крым, от которой она отказалась. Газиаидзе быстро вычислили и по приезде в полк мне постоянно приходилось мотаться с ним на машине в Оломоуц и Витков, где проводил следствие и эксперимент следователь чешской прокуратуры.

В конце концов материалы следствия были переданы в наш суд военного трибунала в Оломоуце, где состоялось заседание суда, и Газиаидзе был осужден на два года условно, "учитывая сложную обстановку по всей Чехословакии, его искреннее раскаяние в совершенном и его молодость". Самой потерпевшей на суде не было, не было на суде и ее друга. Зато присутствовал отец Мирославы, который просил суд быть снисходительным к Газиаидзе и не лишать его свободы. Защищал подсудимого адвокат Кормилец. Мне было искренне жаль Газиаидзе, но было также жаль и Мирославу. Годердзи я знал как хорошего исполнительного солдата, дисциплинированного, спокойного и уравновешенного. Вскоре после суда

стр. 94

он отправился домой в Грузию, так как срок службы у него уже давно подошел к концу, но из-за следствия по его делу ему пришлось задержаться в армии на несколько месяцев.

После волны антисоветских массовых выступлений по всей Чехословакии в страну приехали министр обороны маршал Гречко и заместитель министра иностранных дел Семенов. Вскоре со своих постов были сняты Дубчек, Черник, Смрковский и другие руководители Коммунистической партии Чехословакии и Чехословацкого правительства. Через некоторое время почти все члены КПЧ были лишены своих партбилетов и были даже такие парторганизации в стране, где не насчитывалось ни одного члена. Произошел переворот под давлением из Кремля, оценившее "хоккейное" выступление чехов как политическую провокацию, направленную против дружбы чешского и советского народов. Была введена цензура в печати и на телевидении, и с начала 1970 г., отношение к нам стало меняться в лучшую сторону. Но только не там, где стояли наши гарнизоны и где уже хорошо знали нашего брата. В других городах, где редко можно было увидеть наших военных, везде встречали нас очень хорошо. Стоило только зайти в ресторан, как тебя тут же начинали угощать водкой и пивом, ни слова при этом об оккупации, о демократии, о режиме.

В 1970-х годах я со своим взводом находился на заработках в Копшевницах, заводе, выпускавшем автомобили "татра". Все мы жили в добротном общежитии, в отдельных комнатах - по два человека в каждой. В столовой нас бесплатно кормили. В свободное от работы время мы играли в футбол. Как-то даже всех наших солдат и офицеров, человек 50, сводили на искусственный каток на встречу каких-то хоккейных местных команд. Все мы были удивлены такими переменам и таким отношением к себе со стороны чешских властей и простых жителей. Но такое отношение к нам можно было встретить только в тех районах Чехословакии, где, как я уже говорил, не было наших войск. В городах же, где стояли наши гарнизоны, продолжали совершаться нашими военнослужащими грабежи, изнасилования, разбойные нападения и т. д. Так что причин для любви по отношению к нам не было и не предвиделось в обозримом будущем, так как возникали все новые и новые случаи мародерства, разбоя и вандализма со стороны наших "доблестных воинов".

Со временем что-то улучшилось и в жизни солдат и офицеров. В начале 1970 г. наконец-то построили жилой дом-"хрущебу" для семей офицеров, которые смогли воссоединиться со своими загулявшими мужьями и отцами. Правда, из этого дома сделали коммуналку, вселив по две семьи почти в каждую квартиру, но все равно, это уже был прогресс. Количество компаний по застолью резко пошло на убыль. Построили клуб для солдат, казармы, туалеты, заасфальтировали территорию автопарка. Жизнь и быт улучшились. Стали приезжать артисты, ансамбли. Произошли изменения и в командовании полка. Палаткин был переведен на должность начальника ракетных войск и артиллерии в Брюнталь. На его место прибыл подполковник Киреев. Вместо подполковника Ставского, уволившегося по выслуге и возрасту из армии, прибыл подполковник Почуев.

После выстрела Газиаидзе Ставский пережил очень тяжелый для своей службы период - ведь его решили было уволить раньше времени на пенсию без сохранения льгот и выплаты нормальной пенсии. Он куда-то ездил на прием и добился отмены этого решения. Мне же за тот случай Лев Павлович объявил выговор "за плохое морально-политическое состояние взвода". Вскоре я был переведен в батарею на должность командира взвода управления. Командиром батареи, то есть моим непосредственным командиром, оказался старший лейтенант Виктор Гребенюк. Начал он свою службу со сверхсрочной после срочной службы и в свои 32 года дослужился до старшего лейтенанта и до должности командира батареи. С людьми работать он умел, и я у него многому научился, что в дальнейшей моей службе мне очень пригодилось, но была у него одна слабость - чрезмерно любил выпить, увлекался женщинами. Часто приходилось разыскивать его по разным адресам или по ресторанам, но дело свое по службе знал - его

стр. 95

1-я батарея в полку по праву считалась лучшей, и ему, Гребенюку, как-то даже вручили орден "Красной Звезды". Мы с ним сразу нашли общий язык, и ко мне он всегда относился достаточно хорошо, понимая мои проблемы подчас - мое настроение. Хотя порой бывал груб и резок в оценках того или иного поступка. Вместе с ним мы охотились на кабанов на полигоне, вместе застольничали.

Сменилось и командование 31-й танковой дивизии. Вместо генерал-майора Юркова прибыл на должность командир дивизии полковник Соколенко. Сменился и начальник ракетных войск и артиллерии. Обновился и наш штаб полка. В общем, служба шла своим размеренным шагом, и я уже стал подсчитывать годы и месяцы до перевода в Союз, а так как я был женатым человеком, мне нужно было прослужить в группе пять лет. Если я был бы холостяком - три. Жил я по- прежнему один, в бараке. Приходишь бывало с ночных занятий к себе, в свою, как мы говорили, камеру, а там дым коромыслом, офицеры спорят о чем-то или поют песни во все горло. Стерпишь один раз, второй, накрывая голову подушкой, чтобы заснуть, а потом не выдержишь и... присоединишься к компании. Хоть и каждый день с больной головой ходишь, но сам думаешь: ведь в любом случае голова болеть будет. Так какая разница, от водки или от бессонницы. Часто поэтому приходилось не ночевать в казарме, и один раз я даже получил выговор от командира полка за невыход по тревоге.

В августе 1969 г. наш полк находился в Либавском учебном центре, и в ожидании разного рода провокаций в связи с годовщиной ввода наших войск в Чехословакию полк занял круговую оборону, выставив на танкоопасных направлениях свои гаубицы с ящиками со снарядами. Помню, как вблизи одного такого поста задержали чехов - грибников. Долго разбирались с ними, кто они и откуда. По стране опять прокатилась волна волнений, но чехи уже подавили эти выступления своими силами, не прибегая к нашей помощи. Это был последний всплеск эмоций населения против нашего вторжения в Чехословакию перед долгим затишьем.

Неожиданно для всех нас свел счеты с жизнью, выбросившись из окна виллы во Френштате, наш полковой врач лейтенант Бадаква. Погиб в автомобильной катастрофе врач танкового полка лейтенант Холодков. В котельной в результате взрыва погиб солдат-истопник. Продолжались дезертирства солдат. Запомнился один случай. Под Френштатом у нас был учебный центр, на стрельбище которого солдаты и офицеры стреляли из личного оружия, выполняя различные упражнения. Выполняли и учебные упражнения артиллерийских стрельб на макете местности или миниатюр-полигоне. Для охраны имущества центра там всегда находились два солдата полка. Как-то стреляли на этом полигоне из своего табельного оружия чешские милиционеры. А один наш солдат, очевидно, будучи в состоянии алкогольного опьянения, вдруг неожиданно бросил в толпу милиционеров две гранаты РГД-2. Никто из чехов серьезно не пострадал, осколки от гранаты потом извлекли из их тела простым пинцетом. Но солдат, который бросил в толпу гранаты, сбежал с автоматом, патронами к нему и двумя гранатами. Автомат вскоре нашли в лесу, но вот с солдатом пришлось повозиться. Нашли беглеца только через неделю в Праге, и нашли его сотрудники СНБ. В танковом полку в 1970 г. произошло одно крупное ЧП, в результате которого под угрозой оказались жизни жильцов домов, находящихся в непосредственной близости от КПП. Сгорели три "шилки" (зенитно-пулеметные установки). В двух установках боеукладка взорвалась в парке, а горящую третью шилку один солдат, рискуя своей жизнью, вывел за КПП гарнизона, и снаряды в ней стали рваться уже возле домов чехов. Но обошлось без жертв. Пришли потом к выводу, что во всем виновато короткое замыкание электросети.

С академией у меня ничего не получалось. Не смог я добиться разрешения на сдачу экзаменов в Ленинградской артиллерийской академии, а тут еще вышел приказ министра обороны, устанавливающий возрастной ценз для командиров всех степеней. По этому приказу на должность командира батареи ставили офицеров не старше 25 лет, на должность командира

стр. 96

дивизиона - не старше 30, командира полка - не старше 35 лет и командира дивизии - не старше 40 лет. Мне уже было за 25, и что меня ждало в будущем, я не имел ни малейшего представления. В конце концов решил - будь что будет. Пришлось поездить в командировках и по Молдавии и по Западной Украине. При выезде из Чехословакии в районе Чопа сразу же ощущалась разница во всем, а главное в отношении к человеку. Там - все доступно, люди улыбаются друг другу, приветливы, нет дефицита, нет очередей. Здесь - все по-другому, напряженность в отношениях, все как-то пыльно, серо, буднично. Там груши и сливы растут по всем дорогам, никто их не рвет и не ломает веток деревьев, здесь плоды срывают еще в завязи и никто не может остановить это воровство (и не только в отношении фруктов). Земля одна, воздух один, горы Карпаты что там, что здесь, а жизнь разная и по уровню культуры и по достатку. И имеем ли мы право учить других, как надо жить? В августе 1972 г. я получил назначение в Туркестанский военный округ.

Постоянный адрес данной публикации: