Утром 8-го ноября 1917г. - в день, когда получились в Лондоне первые телеграфные сообщения о состоявшемся в Петрограде большевистском перевороте - молодой чиновник иностранного ведомства, встретившись с автором настоящих строк, с большим волнением заметил: "нужно будет теперь послать японцев". Эти слова, не составлявшие для собеседника ничего неожиданного, точно выражали те мысли и планы, которые созревали как в правительственных, так и в широких кругах консервативной общественности Англии за последние месяцы в связи с замелькавшими перед глазами английской публики таинственными и зловещими фигурами большевиков - "максималистов", как их по своему перевела английская пресса, - сторонников германского агента и анархиста Ленина, проповедников сепаратного мира с немцами, ярых бунтовщиков против Временного Правительства, врагов Антанты и пр. Возмущение этими безответственными бандитами, губившими великое дело союзников, злоба и презрение к русскому народу, допустившему и всем стоим доведением подготовившему такой дерзкий переворот, сознание собственного бессилия перед лицом такой катастрофы - все это выражалось о приведенных выше словах небольшого чиновника, мыслившего и чувствовавшего в унисон с сотнями тысяч, если не миллионами, своих соотечественников, поглощенных, прежде и больше всего, мыслью о победном доведении борьбы с немцами до конца. Напустить на большевиков японцев - это значило: пора прекратить "миндальничанье" с этими недисциплинированными полудикарями и кокетничание с их революциями, которые, в сущности, являются лишь анархией; надо забрать их в руки, оккупировать их территорию, ввести свою власть и организовать бессловесных мужиков для продолжения войны. К сожалению, сами англичане и их ближайшие союзники слишком заняты на фронтах, но Япония свободна, свободна и Америка: нужно, чтобы они и занялись этим делом. В передовой статье, озаглавленной "Революция "Made in Germany", реакционная "Morning Post", так и писала: "Последователи Ленина, будет ли их существование долговечным или нет, являются определенными врагами Антанты и явными друзьями Германии. Никаких дел у нас с ними не может быть. Перед союзниками лишь

Настоящая статья не претендует на звание исторического исследования, а является отрывком из личных воспоминаний автора, предлагающего их как материал для будущего историка, Ф. Р.

одна задача: установить как-нибудь связь с русским народом и теми его элементами, которые остаются верными союзникам. Мы полагаем, что эта работа может быть выполнена дружественным сотрудничеством Соединенных Штатов и Японии"¹ ).

Однако эта смелая мысль была достоянием, как выше оговаривалось, преимущественно консервативных кругов - тех кругов, у которых реакции на события всегда очень непосредственна, как у людей, привыкших к власти и беспрекословному повиновению со стороны подчиненных. Но в Англии были еще и либеральные элементы, а главное, само правительство было коалиционное и возглавлялось Ллойд Джорджем, сохранившим, если и не все либеральные убеждения, то во всяком случае либеральные навыки политического мышления. Эти элементы еще считались с политическим фасоном, который нужно было поддерживать как для всего мира, так и для собственного народа, совершенно искренно считавшего, что льет свою кровь и несет другие тяжелые жертвы для осуществления великих и вечных идеалов свободы и справедливости. Далее, сознавая свое недостаточное знакомство с этими новыми малопонятными людьми, пришедшими так смело к власти после дряблого и совершенно неспособного правительства Керенского, либералы склонны были усматривать в их лозунгах и декларациях естественно-утрированную реакцию против немощно-патриотической риторики их предшественников и надеялись, что будучи у власти, они, как и все другие человеческие существа, полюбят ее, захотят приспособиться к ней и не откажутся заплатить кое-что за помощь, которую им предложат извне. Наконец, им, либералам, не особенно улыбалась мысль впустить, выражаясь вульгарно, японского козла в огород, откуда потом его трудно будет выпроводить без уплаты тяжелой мзды. "Мы должны быть весьма осторожны в эти дни", - писала либеральная "Westminster Gazette" и не делать ничего такого, что дало бы возможность максималистам сказать, что мы, а не немцы, являемся врагами, что мы пытаемся диктовать им то, что им надлежит делать и как они должны устраивать свои внутренние дела"² ).

Тайны английского кабинета нам неизвестны, но очевидно, что точка зрения либеральной части общества, нашедшая себе, несомненно, выразителя в кабинете в лице Ллойд Джорджа, победила - если и не во всех своих частях, то по крайней мере в той, которая касалась Японии и требовала более близкого ознакомления с происходящими в далекой России событиями. Последнее соображение казалось тем более убедительным, что в начале борьбы новой власти за существование, а затем ее обращения к союзникам за помощью против немцев давали повод думать, что она не будет долговечной и будет вынуждена пойти на компромиссы. Завязавшийся затем в Бресте драматический поединок, в котором та же дерзкая рука большевиков сыпала на немцев град оглушительных ударов, еще более укрепил выжидательную позицию либералов и даже привел к тому, что правительство

¹ ) Цит. по книжке М. Левидова "К истории союзной интервенции в России"; изд. "Прибой", 1925, стр. 10, 11. Пользуюсь случаем, чтобы обратить внимание на эту ценную книжку материалов.

² ) Левидов, назв. соч., стр. 11.

негласно завязало с большевиками сношения, послав в Москву Локкарта и фактически признав дипломатические качества т. Литвинова. Локкарт в течение долгих месяцев энергично отстаивал в своих докладах либеральную точку зрения, требуя дружественного контакта с новой властью и предсказывая мирную эволюцию ее в сторону умеренности и компромисса с союзниками в случае решительного курса последних на сотрудничество с ней. Замечательно, что в позициях, занятых как либералами, так даже консерваторами, пока что отсутствовал, так сказать, социальный момент. Несмотря на декреты новой власти о национализации земли, банков и пр. и об аннулировании прежних долгов, отношение к ней правительственных сфер и буржуазной общественности определялось почти исключительно тревогой за исход войны. Это, несомненно, об'ясняется в значительной степени тогдашней уверенностью всего общественного мнения Англии, что большевистский режим, который может достаточно долго продлиться, чтобы испортить союзникам шансы победы, все же не окажется длительным, а режим, который придет ему на смену, несомненно, аннулирует все эти фантастические декреты "комиссаров"¹ ). Для тогдашней публики вся Октябрьская революция представлялась какой-то страницей из фантастической "Тысяча и Одна Ночь" и на все декреты советской власти смотрели как на безответственные упражнения безответственных людей, попавших во власть и занявшихся там битьем посуды на манер пресловутого быка в лавке с фаянсовыми изделиями. Значение большевистского переворота для хода войны казалось им поэтому гораздо более реальным, чем все декреты о национализации и аннулировании, которыми новые властители России забавлялись.

Разделялись ли эти взгляды в рабочей среде? Рабочий класс Англии переживал тогда особенно тяжелое время. Введенный за год до этого принудительный рекрутский набор выхватил из его рядов наиболее молодых и энергичных людей и отправил их в окопы. Оставшиеся дома больные или старики способны были лишь чувствовать, но не действовать. В отраслях промышленности, работавших на войну, еще остались трудоспособные рабочие, но они были поставлены под военный режим, терроризировались пропагандой и лишены были возможности выражать вслух свои мысли или организованно выступать. Сами тред-юнионы были выхолощены и оставались существовать лишь как оболочки без содержания. Вожди их были всецело заняты военно-патриотической пропагандой и всячески душили всякое самостоятельное движение мысли и слова. При таких обстоятельствах историк стоит перед фактом полнейшего отсутствия данных о том, как реагировала рабочая масса на Октябрьскую революцию. Об ее настроениях можно

¹ ) У Левидова, назв. соч., стр. 25, мы находим характерную в этом отношении выдержку из речи Бонар Ло, тогдашнего министра финансов, в парламенте по поводу русских долгов. По его мнению, "не следует преувеличивать значение того, что произошло в России". Еще никогда ни одно большое государство не отказывалось от уплаты долгов, и он уверен, что "рано или поздно в России создастся устойчивое правительство", и такое правительство поймет, что "развитие ее богатств и ее процветание немыслимо без финансовой поддержки со стороны других стран". И Бонар Ло просит своих слушателей помнить это, когда говорится о том, что "Россия навсегда аннулировала долги".

лишь судить по косвенным показаниям. В недрах ее несомненно происходило глубокое брожение, вызванное тяжелыми жертвами, которые налагала на нее война, с одной стороны, и видом безудержной спекуляции и баснословного обогащения капиталистов и их прихвостней, с другой. На военно-промышленных предприятиях происходили большие забастовки, которые правительству приходилось подавлять чуть ли не силой, и в этой же промышленности возникали и функционировали фабрично-заводские комитеты старост, которых вытесняли тред-юнионы в руководстве рабочей массой. Вера в возвышенные цели войны, не смотря на все усилия вождей, также к этому времени значительно спала, и все возраставшая нехватка в необходимых предметах потребления, выразившаяся в введении карточек и пайков, создавала прямое озлобление. К этому присоединялись оглушительные поражения на западном театре войны, которые внушали презрение к болтунам и хвастунам всех видов и мастей и создавали острое желание поскорее закончить эту кровавую канитель и заключить мир. Наша Февральская революция, которая была встречена английской буржуазией с кисло-сладкой миной, встретила решительное одобрение среди рабочих, которые увидели в ней справедливое возмездие тому режиму, который они, не взирая на антигерманскую пропаганду, почти инстинктивно рассматривали как одного из главных виновников войны. В рабочей среде нередко можно было тогда слышать, что русские хорошо сделали и что, пожалуй, и англичанам также следовало бы разделаться со своей монархией и аристократией. Советы рабочих депутатов, как боевые организации рабочего класса, несомненно, взывали к их пролетарскому инстинкту и словесные выступления их за мир и в защиту интересов рабочего класса - выступления, которые, конечно, принимались за чистую монету - оказывали на рабочую массу сильное впечатление¹ ). Когда британская социалистическая партия, стоявшая на циммервальской позиции, вздумала летом 1917 года затеять агитацию за основание советов в Англии, эта агитация, несмотря на ее сумбурность и нереальность, все же встретила сочувствие в широких рабочих кругах, и учредительный с'езд в Лидсе собрал огромное число не только одиночек, но и представителей от рабочих организаций. Достаточно упомянуть, что председательствовал Роберт Смайли и что среди участников, деятельно выступавших и голосовавших за все резолюции, включая резолюцию в пользу создания советов рабочих и солдатских депутатов, были такие знатные вожди, как Макдональд, Сноуден, Бевин, Бертран Россель и др., не говоря уже о Том Манне, Галлахере, Мак Манусе и пр. Всего было свыше тысячи делегатов, представлявших профсоюзы (371), профсоюзные советы и местные организации рабочей партии (207), независимую рабочую партию (294), британскую социалистическую партию

¹ ) Интересно, что писал тогда орган британской социалистической партии "Call" по поводу настроения в армии: "штатский вряд ли в состоянии осознать, с каким восторгом армия относится к русской (февральской) революции... Армия внимательно следит за работой совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде. Она обсуждает интернационалистические принципы, провозглашенные этой организацией и безоговорочно выражает пожелания таких же изменений в нашей стране". ("The Call" от 24 мая 1917).

(88) и т. д. Подумать только, что знакомые нам по своей непримиримой ненависти к революции и революционным действиям Макдональды и Сноудены в июне 1917 года требовали создания советов рабочих и солдатских депутатов для того, чтобы по русскому образцу бороться с войной, империализмом и капитализмом! Об'яснить это странное явление можно только настроением рабочего класса и напором его на верхи. Конечно, из этого как-будто многообещавшего начала ничего не получилось, так как и по об'ективным причинам (положение в Англии еще далеко не было революционным) и по субъективным (перепуг тех же Макдональдов и Сноуденов перед лицом собственного геройства) оно не имело под собой почвы. Но из этого эпизода вполне законно; можно вывести заключение, что и Октябрьская революция, переведшая пустую риторику меньшевистских и эсеровских советов февральского периода на язык реального действия, не могла не встретить глубокого сочувствия среди, конечно, не "вождей", успевших к этому времени окончательно выветриться - а рабочей массы. Несомненно, однако, что в начале рабочие были порядочно сбиты с толку той бешеной травлей большевиков, которая не сходила со столбцов газет даже тогда, когда руководящие круги заняли сравнительно корректную позицию выжидания. Но если они в начале лишь смутно догадывались, что люди, взявшие власть для свержения капитализма и национализации земли и фабрик, вряд ли похожи на германских агентов, то историческая полемика в Бресте, которая довольно обильно цитировалась в английской прессе, должна была их убедить в лживости газетных наветов и выпрямить их представление о том, что на самом деле произошло в далекой России. Вероятно, этим настроением в массах следует об'яснить тот прием, который был оказан тов. Литвинову, вновь назначенному дипломатическому представителю в Англии, на конференции Рабочей Партии в Ноттингаме в январе 1918 года: он не только получил приглашение выступить перед конференцией в качестве "братского делегата", но и был выслушан с величайшим вниманием и даже одобрением. Однако прямое доказательство тому, в какой мере рабочая масса в Англии чувствовала себя солидарной с Октябрьской революцией, мы получим лишь спустя год и два, как мы это ниже покажем.

Особое место в рабочем движении принадлежит, однако, тогдашним социалистическим организациям. Для независимой Рабочей Партии Кир Харди и Макдональда, выступавшей под знаменем пацифизма и воздыхавшей по мире, заключенном на основе полюбовного соглашения между обеими воюющими сторонами, уже Февральская революция была большим политическим облегчением, так как освобождала Антанту от компрометирующего партнера и дала возможность социалистам вроде Макдональда и Сноудена сделать крен в сторону союзников и очистить себя от обвинения в анти-патриотизме. Отныне они могли работать совместно с пацифистами из буржуазного лагеря и выйти из угнетавшей их изоляции. Впоследствии они протащили эти буржуазные элементы в свою партию и сделали ее совсем "респектабельной". Понятно, что такой гуманитарной, национально-лойяльной и пацифистской партии наша Октябрьская революция не могла

прийтись по вкусу. Она была для нее слишком груба, слишком "революционна" и нарушала ее концепцию о добром мире за "круглым столом". Не вступая, пока что, против нее - у нее имелось и левое крыло в революционных районах Шотландии и других местах - она явно не сочувствовала ей, и впоследствии "многие из ее вождей открыто перешли в лагерь, наших самых непримиримых врагов.

Иначе отнеслась к Октябрьской революции другая социалистическая организация, т. н. британская социалистическая партия, преемница старой: социал-демократической партии, которая еще весной 1916 г. выгнала из своей среды всю сбою патриотическую верхушку с Гайндманом, основателем партии, во главе и перешла на интернационалистские рельсы. Она приветствовала Февральскую революцию, как начало пролетарской революции по всему миру, и неустанно на страницах своего органа и на собраниях агитировала не только за поддержку ее, но и за подражание ей. Уже в июле месяце, когда была сделана упоминавшаяся попытка создать советы, она доказывала, что речь идет не о демократическом мире и реформах, а о диктатуре пролетариата, об уничтожении "всей капиталистической системы цивилизации¹ ). Отрезанная почти всецело от деятелей и событий революционной России, путаясь нередко в деталях и неохотно дискредитируя даже меньшевистские советы в глазах английских рабочих, она все же уже в конце июля, как это видно из передовицы в "Call", понимала, что "русские социалисты (меньшевики) подпали под систему мышления и созданную войной психологию, и если не последует восстания со стороны самих трудовых масса - а это весьма вероятно - то нас ожидает в ближайшем будущем новое, и при том самое горькое, разочарование"² ). В начале октября (н. с.) ее орган пишет по поводу провала корниловского выступления, что "советы должны взять власть" (ук. газета от 4 и 11 октября), а когда октябрьский переворот состоялся, она безоговорочно приветствует его. С этого момента партия становится нашим наиболее активным, можно сказать, единственным союзником в Англии, следит за ее перипетиями с лихорадочным вниманием, стараясь об'яснить их рабочим массам, отстаивает ее против меньшевиков и пацифистов и неустанно твердит английским рабочим, что только методами Октябрьской революции они покончат не только с войной, но и породившими ее капитализмом и империализмом. На последующих стадиях она мужественно борется с интервенцией и удачно организовывает ей сопротивление. Постепенно она сама переходит на коммунистические позиции и в 1920 году, вместе с другими организациями (главная из них - "социалистическая рабочая партия" - небольшая группа с Мак Манусом и Беллом во главе, по де-леоновски настроенная, сыгравшая крупную роль в движении фабрично-заводских старост) основывает ту коммунистическую партию, которая сейчас принадлежит к лучшим в Третьем Интернационале.

¹ ) Характерно, что энергичную статью в этом духе писал в "Call" от 12 июля никто иной, как Уольтон Ньюбольд, тогда еще член левого крыла независимой рабочей партии, переходивший на коммунистическую позицию, а ныне ренегат.

² ) Ук. газета от 26 июля.

Тем временем настроение в руководящих кругах начинает меняться. Брестский мир заключен, и уже через месяц происходит японо-английский десант в Владивостоке. Это еще не интервенция, но маленькая предварительная ракета, которая предвещает грядущие события. В "верхах" происходит яростная борьба. Известно, что консервативная часть кабинета во главе с Бальфуром, тогдашним министром иностранных дел, стоит за вооруженное вмешательство; либеральная же часть колеблется. Доклады, пересылаемые Локкартом из Москвы и настроенные в пользу компромисса с советской властью и признания ее, вызывает сильнейшее неудовольствие форейн-оффиса, который полемизирует со своим подчиненным, с другой стороны они благосклонно рассматриваются Ллойд-Джорджем, который не прочь стороной даже поощрить их. Главная слабость консервативной позиции заключается в том, что Англия, да и вообще союзники в Европе не располагают достаточными средствами к эффектной интервенции, а Японии они не доверяют. Кроме того, Вильсон решительно против интервенции - тем более японской. В этот момент колебаний и бессильных потуг к вырешению чего-нибудь определенного происходит чехо-словацкое восстание. Интервенционисты получают неожиданное и сильнейшее подкрепление. Даже либералы сильно заколебались в своих позициях. Если можно нанести чувствительный удар большевикам чужими руками, то почему не воспользоваться? Пишущий эти строки время от времени захаживал на заседания комиссии по международным делам Рабочей партии, которая возглавлялась Сиднеем Уэббом, и был сам свидетелем, как этот почтенный "социалист" отстаивал положение, что Рабочей партии надлежит высказаться в пользу этого восстания, которое одним ударом выхватит из-под ног большевиков всю Сибирь. Ему, правда, горячо оппонировали другие члены комиссии, и предложение Уэбба не прошло. Тем не менее он распорядился записать в протокол мнение возглавляемого им меньшинства с тем, чтобы доложить о нем исполкому партии. Дальнейшая судьба этого постановления автору неизвестна, но отношение Сиднея Уэбба и его единомышленников показало, как далеко за пределы консервативных кругов зашла к этому моменту идея интервенции. По книжке М. Левидова можно проследить, как шаг за шагом эта идея популяризировалась прессой и как постепенно она была воспринята английским кабинетом в целом. Отчасти тогда произошло то, что повторилось на наших глазах с кабинетом Болдуина: те же "дайхардовцы", и та же пресса, отражая мнения и желания сравнительно небольших, но весьма влиятельных кругов, финансовых, военных, дворцовых, аристократически-помещичьих, постепенно вынудили у правительства, наполовину либерального, и у общественного мнения остальной буржуазии подчинение своей воле. Приблизительно в июне произошел решительный перелом в позиции правительственных сфер в пользу активного вмешательства. Локкарту даны были новые директивы, и в Мурманске произведен был десант. Английский империализм дал Октябрьской революции свой ответ.

Сомнительно, чтобы сам Ллойд-Джордж с большой охотой присоединился к этой политической линии. Пока продолжалась война с Германией, т. -е. до перемирия в ноябре 1918 года он покорно подчинялся воле большин-

ства своих коллег, но что это подчинение отнюдь не было основано на сочувствии, можно было судить то критическим выступлениям газеты "Manchester Guardian", наиболее серьезного и влиятельного из органов его, редактор которой находился в тесной дружбе с ним еще со времен бурской войны, создавшей его репутацию. Во всяком случае немедленно после перемирия, или, скорее, после последовавших в декабре парламентских выборок, закрепивших за ним власть еще на пять лет, Ллойд-Джордж заметно стал искать путей, чтобы ликвидировать не только интервенцию, но и всю напряженность отношений с советской Россией, и вернуться к тому положению, которое намечалось немедленно после Октябрьской революции. Он был автором идеи конференции на Принцевых островах, он был вдохновителем посылки в Москву Буллита (хотя впоследствии бесстыдно отрицал это), он же заставил союзников снять блокаду и завязал с нами первые переговоры в Копенгагене якобы по вопросу об обмене военнопленных (Литвинов - О'Грэди). Ему, конечно, очень помогли в этом победы Красной армии над интервентами и их контр-революционными клиентами и совершенно недвусмысленное отношение рабочих масс, о котором мы сейчас будем говорить. Замечательно, что даже в самых консервативных кругах стало обнаруживаться сильное сомнение насчет целесообразности и государственной мудрости проводимой правительством политики в отношении революционной России. Крайне показателен в этом отношении был шаг предпринятый бульварной консервативной, конкурировавшей с пресловутым "Daily Mail", газетой "Daily Express" которая в один прекрасный день надумала послать в Москву своего корреспондента. В это время - лето 1919 года - блокада была в состоянии своего наивысшего напряжения. Наша страна была совершенно отрезана от остального мира, и за исключением отрывочных военных донесений с театров гражданской войны, передаваемых по радио, в Европу не доходило о ней и из нее никаких сведений. За то фантазии враждебной прессы был открыт невероятный простор, и ложь достигала таких размеров, что публика переставала уже верить. В этот момент упомянутая газета, чуя настроение в народных низах, захотела знать "правду" о зачумленной России и отправила туда, через все фронты и закрытые границы, молодого полковника авиации, члена парламента от Ллойд-Джорджеской фракции либералов, Малона. Его корреспонденции явились первым прорывом в глухой стене, которая была воздвигнута вокруг нас стараниями союзников, и сыграли колоссальную роль. С того момента (и по сию пору) "Daily Express", стал энергичным противником интервенции и сторонником нормальных сношений с нами.

Как реагировала на начатую правительством интервенцию рабочая масса? Пока продолжалась война и установленный ею внутри страны режим подавления всякого самостоятельного действия или даже выражения мысли, реакция рабочего класса, естественно, не могла проявиться во вне, и только те, кто интимно жил с ними, могли судить о его настроениях. Правительство, судившее по поведению рабочих вождей, легко могло притти к заключению, и что рабочий класс "приемлет" интервенцию, как он принял войну, т. -е. безропотно, хотя и без особенного восторга. Но вот заключено было

перемирие, и подлинное настроение рабочих и - что фактически было то же самое - солдатских масс выявилось очень скоро. Не прошло и нескольких недель, как солдатские массы, находившиеся в Англии, сами стали демобилизовываться. Так и здесь большие или меньшие группы их бросали винтовки, покидали лагеря и самотеком направлялись по домам или в Лондон. В Ольдешоте, одном из самых крупных лагерей, обучавшиеся новобранцы и стоявшие наготове к отплытию во Францию части, в числе до 30.000, потребовали демобилизации и отправления домой, и не получив удовлетворения, подняли форменный бунт и сами ушли. "В некоторых случаях доходило почти до боев, но в конце-концов правительство благоразумно решило уступить, и демобилизация началась и была проведена гораздо раньше, чем предполагалось. Между прочим это было полным подтверждением высказывавшегося тогда некоторыми наблюдателями мнения, что не только в Германии, но и на союзническом фронте положение было в последние месяцы войны до того напряженно, что вопрос о том, какая сторона раньше дрогнет и сбежит из окопов, был скорее вопрос случайности, чем сравнительной стойкости или даже времени. Во всяком случае англичане стали разбегаться вскоре после немцев, воспользовавшись первым благоприятным моментом. Движение очень скоро перекинулось и на прифронтовую полосу и самый фронт, где английские солдаты также стали требовать демобилизации и обнаружили недвусмысленное стремление бежать к портам. Понятно, что такое настроение не могло не сообщиться не только тем частям, которые имели отправляться в Архангельск, но даже тем, которые уже там были, и хотя военная дисциплина в этом случае могла применяться более решительно, однако интервенционистская авантюра явно грозила провалиться. Рабочая масса встречала эту инициативу солдат с нескрываемым сочувствием и поддерживала их своими собственными требованиями о прекращении военного режима в промышленности и возвращении к нормальным условиям труда. Прямую интервенцию пришлось потихоньку ликвидировать и заменить поддержкой контрреволюционных генералов и адмиралов. Однако и против этого вскоре началось сильное движение. В Англию стали проникать различными путями подлинные сведения о блокируемой стране, и то, что раньше скорее угадывалось пролетарским инстинктом, сейчас стало осознаваться массой как факт, имевший для нее непосредственный классовый интерес. Вскоре после Малона в Москву отправился еще и некий проф. Гуд, бывший до войны директором учительской семинарии в Лондоне, а во время войны, в качестве пламенного патриота, обслуживавший английскую военную пропаганду в Скандинавии и Финляндии. В качестве такового он сообщал также английской прессе - в частности, тому же "Manchester Guardian" - "новости" из советской страны на основании рассказов сбежавших из нее белогвардейцев. Нет нужды характеризовать эту информацию. Но Гуд оказался все же честным человеком, и, как он сам изложил в одной из своих статей в названной газете, он, однажды усомнившись в каком-то рассказе одного аристократического беженца, решил попробовать сам проникнуть в запретную страну и своими глазами убедиться в том, что там происходит. Ему это не так легко удалось, потому что сами английские

власти ставили ему бесчисленные препятствия. Они не обманулись в своем предчувствии, ибо Гуд, побывав у нас несколько недель, из Савла превратился в Павла и вернулся горячим сторонником советской России и непримиримым врагом интервенции и, вообще, политики своего правительства. Еще больше, нежели Малон, он способствовал рассеянию мрака, который царил в Англии по вопросу о том, что происходит в этой изолированной стране и что она из себя представляет. С необыкновенным мужеством и выдающейся энергией он бросился в агитацию, и пером и, еще больше, устным словом произвел в умах рабочих целую революцию. Со всех сторон, из разных городов и от разных организаций к нему сыпались приглашения читать доклады, и в течение долгих месяцев он раз'езжал по всей стране, выступая каждый день в новом месте с докладом о том, что он видел и слышал в Москве. Успех его был необычайный, и именно потому, что его недавний образ мыслей был всем известен, его слова оказывали сильное действие. Ему вторил полковник Малон, который за свои выступления подвергся социальному остракизму и был вычеркнут из списков "королевских офицеров", и который, отстаивая свои положения, постепенно перешел в агитацию за советы, и в 1920 году вступил во вновь образованную коммунистическую партию. Ему пришлось за свои воззвания к солдатам отбыть шесть месяцев тюрьмы, после чего однако он "умерился", выступил из партии и ныне принадлежит к Рабочей партии.

Агитация этих двух "свидетелей-очевидцев" вскоре создала почву и для более систематической работы в массах. Героическая борьба наших рабочих и крестьян против интервентов и внутренних контрреволюционных армий вызывали величайшее сочувствие среди масс, и явилась потребность не только в просветительной пропаганде, но и в прямой агитации за прекращение всех враждебных против революционной России действий и установление с ней нормальных отношений. Соединенным усилиям британской социалистической партии и небольшой, но тогда чрезвычайно активной группы Сильвии Панкхерст удалось подобрать несколько человек и двинуть их в самую гущу масс в качестве агитаторов. Успех их превысил все ожидания, и после нескольких месяцев была создана организация "Руки прочь от России", к возглавлению которой удалось привлечь таких выдающихся вождей тред-юнионизма, как Персель, Роберт Вильяме и другие. Под руководством Коутса, секретаря организации, последняя в самое короткое время приобрела самую широкую популярность среди рабочей массы и при помощи обильной литературы и устной агитации создала активное движение за прекращение интервенции, блокады и признание России. То обстоятельство что ряд известнейших деятелей профсоюзного движения сочли возможным и вполне для себя "приличным" принять активное участие в этой агитации и открыто выступить в качестве противников политики правительства по русскому вопросу, отстаивая нашу революцию от нападок и даже отожествляя себя с ней (и Персель, и Роберт Вильяме впоследствии - правда, на момент - вошли в коммунистическую партию), показывает, как сильно было тогда сочувствие к нашей революции в массах. Те, которые до тех пор были сторонниками интервенции, старательно теперь избегали упоми-

нать о своих грехах, и в самом парламенте все громче и настойчивее раздавались с рабочих скамей требования о прекращении контрреволюционной политики правительства.

Не может быть никакого сомнения, что возраставшее таким образом давление низов еще более, чем собственный государственный разум, заставил Ллойд-Джорджа и его либеральных единомышленников все более и более энергично искать путей и поводов для смены вех. Имеется даже основание думать, что вся агитация 1919 года, от Гуда и Малона вплоть до комитета "Руки прочь от России", проходила не без тайного благоволения Ллойд-Джорджа, который усматривал в ней очень полезную для своей собственной борьбы с консерваторами работу и не предпринимал против нее никаких репрессивных мер, несмотря та имевшиеся у него к тому легальные возможности на основании "акта о защите государства", проведенного в начале войны и все еще не отмененного. За исключением упомянутой репрессии против Малона, полицией за все время агитации, принимавшей нередко весьма крамольный характер, не было принято против нее и лиц, ее ведших, ни единой меры пресечения или наказания: даже распоряжение Скотланд-Ярда об аресте и высылке автора этих строк, которого она подозревала в инспирировании и финансировании этой агитации, было отменено по распоряжению Ллойд-Джорджа, как только оно было доведено до его сведения. Для английских политических нравов и, в частности, для хитроумного Ллойд-Джорджа это попустительство было весьма характерным.

В следующем, 1920 году, обнаружилось, однако, что духи, которым Ллойд Джордж дал вырасти, были сильнее, чем он сам ожидал. Интервенция провалилась самым плачевным образом, и ее пришлось ликвидировать, так как настроение против нее росло с каждым днем не только в рабочих массах, но и среди буржуазии, которая стала убеждаться в ее бесплодности. Одинаково битой оказалась ставка на внутреннюю контр-революцию, которая уже обошлась около 100 миллионов ф. ст. и ровно ничего не дала, кроме дискредитации ее патронов. Меж тем, английский экспорт повелительно требовал расширения рынков сбыта, и необходимость снизить индекс цен предметов потребления, напоминал о "пшеничных закромах" (по выражению Ллойд Джорджа) России. В результате консервативная часть кабинета должна была свернуть свою программу действия, и Ллойд Джордж мог пригласить нашу делегацию на переговоры о мире и торговом соглашении. Но консерваторам все же удалось еще раз сорвать политическую линию своего либерального шефа и даже вынудить его на новый враждебный нам акт. Польское наступление 1920 года было инспирировано не только со стороны Франции, но еще более со стороны Англии, обещавшей помощь через Данциг; последовавшее выступление Врангеля было также подготовлено Англией. В обоих случаях, под "Англией" надлежит разуметь консервативную часть кабинета и, в частности, Черчилля и Керзона. Ллойд Джордж не имел прямого касательства к этой авантюре, но когда наши красные войска, прогнав поляков, очутились на подступах Варшавы и проникли даже в Восточную Пруссию, Ллойд Джордж всполошился,

справедливо усмотрев в этих успехах смертельную угрозу не только Польше, но и самому режиму, установленному в Версале. Он прервал переговоры с нашей делегацией и послал нам предупреждение, угрожая флотом и возобновлением блокады в случае нашего дальнейшего продвижения или навязания Польше провозглашенных нами условий мира. Тут, в десятых числах августа, совершилось то, чего ни он, ни другие не ожидали: в три дня была мобилизована вся рабочая масса, которая заставила своих вождей собрать экстренный с'езд трэд-юнионов совместно с рабочей партией и создать комитет действия для провозглашения всеобщей забастовки в случае возобновления военных действий против советских республик. Будущий историк когда-нибудь расскажет в подробности внутреннюю историю этого замечательного эпизода. Здесь достаточно сказать, что масса была поднята на ноги телеграммами, разосланными по всем профсоюзным и социалистическим организациям с призывом немедленно выйти на демонстрацию, забросать правительство телеграммами протеста и потребовать от вождей объявления всеобщей забастовки. Эти телеграммы, сыгравшие роль зажигательных искр в атмосфере, насыщенной взрывчатыми газами, были разосланы центральными комитетом британской социалистической партии (отчасти и комитетом "Руки прочь от России") по предложению одного молодого коммуниста, выработавшего весь этот план действия накануне вечером и с утра приведшего его в исполнение. То, что инициативы одного лица достаточно было, чтобы произвести взрыв, потрясший до основание Англию и приостановивший занесенную над нами руку, явилось лучший показателем того настроения, которое царило в рабочих массах в отношении нашей революции. Ллойд Джордж это понял и отступил еще до того, как перемена счастья на театре войны сделала вмешательство Англии излишним.

Можно ли предположить, что если бы этой перемены не было и мы очутились господами Варшавы, то Черчилли и Керзоны все же взяли бы верх и Англия в конце концов вмешалась бы? В этом позволительно усомниться. Настроение масс было, действительно, угрожающе и только искало повода, чтобы разразиться революционным взрывом. Такое же настроение, лишь немного менее напряженное, царило в армии, а главное, во флоте, которое еще более, чем армия, является основным фундаментом силы и господства английского империализма и всего общественного строя Англии. В те месяцы в экипажах флота производилась свирепая чистка "большевистских" элементов и матросы не выпускались на берег, и суда не заводились в гавани, а стояли в открытых рейдах, из боязни "большевистской" заразы. В таких условиях заставить флот возобновить блокаду России и послать его для этой цели в балтийские или черноморские воды означало бы подвергнуть его чрезвычайно тяжелому испытанию, и правительство это учло и заблаговременно отказалось от него...

Октябрьская революция как живой факт, волнующий мир, притягивающий и вдохновляющий одни классы и отталкивающий и озлобляющий другие классы, и теперь еще продолжается, но август 1920 года можно считать той хронологической датой, ко времени которой установка различ-

ных классов и партий в Англии окончательно определилась. Нашими непримиримыми врагами были и остались консерваторы, объединяющие пол своими знаменами помещичью аристократию со двором, высшим чиновничеством, генералитетом и адмиралитетом, равно как часть капитала тяжелой промышленности и колониальный финансовый капитал. Нашими безоговорочными и наиболее стойкими друзьями являются рабочие массы, активность которых на каждом шагу парализуется предательством и трусостью вождей, но воля которых все же в решительные минуты берет верх над всеми интригами и кознями их. Наконец, либералы - это те представители капитала, во всех его видах, работающего на европейский экспорт, которые хотят максимального сближения с нами, но, благодаря своему меньшему удельному весу, не в состоянии четко и без зигзагов проводить свою линию. Таково было положение в 1917 - 20 годах, таким оно осталось и ныне.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: