М. Наука. 1990. 319 с.

В работе доктора исторических наук Н. М. Пирумовой (Институт истории СССР АН СССР) прослеживаются истоки, становление и эволюция социальной доктрины М. А. Бакунина, ее воздействие на конкретную революционную практику. Бакунин предстает перед читателем как глубокий и оригинальный мыслитель. Будучи еще совсем молодым человеком, он не застыл в немой почтительности перед своим философским кумиром и интеллектуальной славой века - Гегелем. А позже в спорах с Марксом показал себя столь же строгим логиком и не менее тонким диалектиком, не останавливавшимся даже перед отрицанием своих собственных взглядов. Особенные симпатии к нему вызывали его настойчивые усилия, направленные на то, чтобы освободить общественную мысль от порабощения каким бы то ни было авторитетом, от пут разного рода абстрактно сформулированных теоретических схем. Основа столь решительной позиции Бакунина заключалась, и это убедительно показано Пирумовой, в его глубочайшей убежденности в том, что реальность богаче, многограннее и мудрее, чем любые представления о ней, и потому абстрактные идеи всегда оказываются бессильными перед возрастающим сопротивлением жизни, развивающейся по своим собственным, общественно- историческим законам. Вероятно, поэтому и не предусматривала революционная теория Бакунина детально разработанного плана будущего общественного устройства. Она содержала лишь самые общие наметки нового общества, представлявшегося ему в качестве федерации свободных производственных ассоциаций.

Пирумова стремится проанализировать в совокупности философские, этические, социальные и политические взгляды Бакунина. И это обоснованно, ибо только исходя из их взаимообусловленности и взаимодействия можно адекватно осмыслить его анархистскую теорию как целостную, логически стройную доктрину, каковой она и являлась по своей сути. И все же представляется, что поставленные в глубоком и увлекательно написанном исследовании задачи были бы решены полнее и основательнее, если бы главные направления теоретических исканий Бакунина соотносились между собой более органично. Соблюдаемая при их рассмотрении синхронность, к сожалению, отнюдь не всегда служит надежным инструментом для преодоления их изолированности.

Вывод, к которому (вслед за П. И. Моисеевым и В. Ф. Пустарнаковым) пришла Пирумова, что

стр. 173

изучение гегелевской философии ознаменовало новый этап в развитии теоретико- познавательных взглядов Бакунина¹ , а вместе с тем, и переход его на "новую идейную платформу" (с. 35), остается недостаточно обоснован материалом, поскольку эпистемологические и идейные позиции Бакунина рассматриваются не в должной логической взаимозависимости. В связи с этим категория "свободы", составляющая ядро всей его политической философии, не получила в книге нужного освещения. Она выпадает из общего контекста теоретических построений Бакунина. Следовало бы не просто показать, что изучение философии Гегеля привело Бакунина на позиции "исторического детерминизма" (с. 39), но раскрыть само содержание его философско- исторических воззрений, на которых зиждилось и из которых вытекало его понимание свободы, а соответственно, и трактовка роли последней в общественно-историческом процессе.

Важно было бы показать, что в противовес Гегелю Бакунин видел силу, детерминирующую историческое развитие, не в самопознании общества. Являясь неотъемлемой частью всего мироздания, оно, по мнению Бакунина, обусловлено в своем движении законами развития последнего, а именно: гармоническим сосуществованием всех составляющих его элементов. Отсюда следовал "универсальный" по своей значимости факт - не отчуждение и отрыв социальных структур, как и отдельных индивидов друг от друга, но их тесное взаимодействие обусловливают поступательный ход общественно-исторического процесса.

Однако реальная действительность являла собою совершенно противоположную картину, картину социальной дисгармонии, отчужденности, эксплуатации и вражды. Накладывая на нее свою философско-историческую схему, Бакунин видел единственный выход из состояния этой внутренней "разорванности" общества в установлении полной, ничем не ограниченной свободы, ибо только свобода, считал он, могла бы создать необходимые условия для развития потенциальных возможностей личности, обеспечив тем самым гармоническое поступательное развитие и самого общества.

Думается, был бы исключительно полезен специальный развернутый анализ философско- исторических воззрений Бакунина на основе и в связи с его эпистемологическими посылками. Лишь в их связи и соподчиненности можно понять почему концепция свободы занимает столь важное место в социальных построениях Бакунина ("Я фанатичный любовник свободы"), составляя теоретическую базу его анархистской доктрины. Не менее важно было бы подчеркнуть при этом, что свобода отнюдь не интерпретировалась им в сугубо индивидуалистическом плане. Напротив, в его представлении свобода отдельной личности являлась гарантом свободы всех, также как свобода всего общества в целом гарантировала свободу каждого. В конечном счете, она обусловливалась балансом сил природы, общества и индивида.

Здесь уместно заметить, что философско-исторические построения Бакунина убедительно доказывают несостоятельность попыток искать истоки его анархистской доктрины в воздействии на него взглядов отдельных европейских мыслителей, в частности Прудона, Штирнера или итальянского анархиста К. Пизакани² . Их взгляды лишь укрепляли Бакунина в сознании правоты своей собственной позиции, являвшейся логическим следствием целостной системы философских воззрений и в немалой степени опиравшейся также на многообразный опыт его собственной практической революционной деятельности.

В контексте такой трактовки анархистской доктрины Бакунина рельефнее вырисовывается суть его разногласий с К. Марксом. Несомненно, как справедливо отмечает Пирумова, он был более серьезным и глубоким критиком Маркса, чем это показано в нашей литературе. Вместе с тем предложенное ею решение вопроса также не исчерпывает проблему полностью. Отношение между двумя мыслителями рассматривается в книге в целом традиционно: как отношение ученика и учителя. Ученика талантливого, искреннего, но всего лишь ученика, который, хотя и испытывал серьезное влияние со стороны своего учителя, все же не смог глубоко осмыслить политическую экономию и потому не совладал с логикой даже при "построении... своей доктрины" (с. 128), и, тем более, оказался не в состоянии понять суть марксизма.

Такая интерпретация теоретических разногласий между двумя крупными мыслителями представляется достаточно узкой, не раскрывающей их глубинную суть. Не кажется убедительно обоснованным и предположение автора, что, отвергая тезис о диктатуре пролетариата, Бакунин, вероятно, не знал о дальнейшем развитии взглядов Маркса и Энгельса или "не замечал" их отношения к "будущим историческим судьбам государства" (с. 142). Острие критики Бакунина как раз и было направлено против тезиса Маркса о неизбежности отмирания государства в будущем.

Исходя из своего понимания государства как отчужденной от народа и живущей за счет "народной нужды" силы, Бакунин был убежден, что олицетворявшее его правящее меньшинство всегда будет стремиться к увековечиванию своей власти, не останавливаясь даже перед насилием и любого рода внешнеполитическими авантюрами. В результате, считал он, апеллируя при этом к всемирно историческому опыту, государство всегда являло собой некий самонастраивающийся и саморегулирующийся механизм, умело приспосабливающийся к ситуации и вовсе не стремящийся к самоликвидации. В этом состояла та внутренняя, обусловленная природой человека, за-

стр. 174

кономерность общественного развития, которая оказалась не подвластной действию объективных законов природы и которая обязывала существенно переосмыслить цель революционного переустройства.

Все это давало Бакунину возможность считать, что Маркс не преодолел абстрактного авторитарного ядра гегелевской метафизики. Трактуя установление централизованного государства (диктатуры пролетариата) в качестве великого завоевания революции, Маркс тем самым, по мнению Бакунина, отрицал свой экономический материализм, поскольку на деле исходил из посылки, что абстрактная теория предшествует социальной практике.

Таким образом, разногласия между Бакуниным и Марксом не сводятся лишь к вопросам программно-тактического характера. Они уходят своими корнями в философское осмысление общественно-исторического развития и природы государства. Вероятно, здесь кроется ответ на вопрос, почему, признавая справедливой и обоснованной содержащуюся в работе оценку анархистской доктрины Бакунина как "политической утопии", мы, тем не менее, не можем не видеть того, что некоторые ее положения нашли свое подтверждение в социально-политических реалиях нашего времени.

Привлекает внимание поставленная в работе проблема типологии революции (с. 277, 291). Проблема, обретшая в настоящее время особую актуальность не только в контексте исследования истории России, но и в связи с состоянием изученности ее в современных немарксистских теориях революции. Однако решение этой проблемы требует более серьезной теоретической проработки. Отмеченные Пирумовой свойства революционной личности - "разум, понимание, чувство теоретической ответственности" - едва ли могут быть безоговорочно приняты в качестве удовлетворительного критерия для определения типа революционности. Не проясняет суть вопроса и напоминание автора о вере Бакунина в социалистические инстинкты русского мужика и проистекающей из нее убежденности революционера в возможности немедленной крестьянской революции. Такая убежденность не в меньшей мере была присуща также С. Г. Нечаеву и П. Н. Ткачеву, которых автор относит к представителям иного типа революционности.

Все это позволяет считать, что типологизация революционности в рамках единого по своей природе общественного движения требует обращения к психологии революционной личности, отказа от подхода к конкретному человеку как адаптированному индивиду, идеи и поведение которого всегда и с неизбежностью классово предопределены. Возможно, такой подход позволил бы решить до сих пор не решенную до конца задачу, а именно: раскрыть причины и пределы сотрудничества Бакунина и Нечаева, ставшего символом революционного аскетизма и безнравственного фанатизма, личностью, которая понуждает отличать иррациональные формы радикализма от подлинно революционного поведения.

В заключение нельзя не отметить интересный, чрезвычайно насыщенный материалом последний раздел книги, посвященный судьбам бакунизма в России. В нем с особой полнотой раскрылось великолепное знание автором истории революционно- демократического движения, хотя некоторые из поставленных здесь в дискуссионном плане вопросов (в частности, о месте народовольческого этапа в истории революционного народничества, - с. 283) на данном этапе разработанности темы требуют уже принципиально иного уровня научного осмысления.

В целом следует подчеркнуть, что рецензируемая работа представляет собой заметную веху в изучении взглядов выдающегося русского мыслителя, представшего перед читателем цельной независимой личностью.

Примечания

1. Вывод этот заслуживает особого внимания, поскольку остаются не изжитыми прежние трактовки гегелевского этапа философской мысли Бакунина как проявления его якобы "политического консерватизма" и "благочестивого патриотизма" (см., напр., KELLY A. Mikhail Bakunin. A Study in the Psychology and Politic Utopianism. Oxford. 1982, p. 5t).

2. Во взглядах Пизакани пытается, например, отыскать истоки бакунинского анархизма английская исследовательница А. Келли (см. KELLY A. Op. cit., pp. 175 - 176).

Постоянный адрес данной публикации: