Автор: Екатерина ЛОПАТИНА

История любви в двух встречах и шестидесяти письмах ^*

2.IV.40

Утром отправил тебе письмо, а к ввечеру устыдился его. Дурацкая мальчишеская выходка, или, скорее, безрассудство стареющего влюбленного. Впервые пожелал того, чем до сих пор возмущался - чтобы письмо это сгинуло, не дошло до тебя. А если дойдет - чтобы ты не приняла его всерьез, посмеялась над ним и забыла, как неудачную первоапрельскую шутку.

А теперь о главном, наиглавнейшем. Вот она передо мной, долгожданная, твоей рукой написанная пьеса. Пока еще первый вариант первого действия. Даже не начав читать, спешу сказать тебе: молодец, умница! Значит, ты отдаешь себе отчет в том, что за первым вариантом последуют и второй, и третий (и сколько потребуется) вариантов, пока пьеса не будет доведена до конкурсного уровня. Итак.

Действие первое

Оно мне понравилось. Чувствуется, что ты не понаслышке, не из газетных публикаций знаешь об этих событиях и не "шапочно" знакома с этими людьми. Десятидневная командировка на стройку, которую удалось "выкроить" для тебя вашему редактору (крепко жму ему руку!), обогатила тебя впечатлениями (обидно, что три твоих "строительных" очерка до меня так и не дошли. О, эта "паркомсвязь"!). Действующие лица (за небольшим исключением) индивидуальны, каждый живет своей жизнью, имеет свой характер, свой язык, у каждого свое лицо. События завязываются, намечаются линии.

Первое (принципиальное!) замечание, вернее, недоумение. Насколько я понял из газет, канал проходит по территории двух среднеазиатских республик, а среди персонажей пьесы нет ни одного представителя братских народов этих республик. Да, события происходят, в основном, в коллективах русскоязычной газеты и научно-исследовательского института. Но и та, и другой находятся не в облаках, а на земле и споры касаются будущего этой, конкретной земли.

Возможно, я не прав, но мне кажется, пьеса только выиграла бы, приобрела колорит, заиграла новыми красками, если бы ты ввела хотя бы двух-трех персонажей местных национальностей. Подумай, на этой стадии работы такое, полагаю, вполне возможно.

Вместе с тем первое действие кажется мне длинным. Не надо ли подсократить? Сократить можно за счет некоторых повторений и за счет исключения некоторых лиц, которые в первом действии не обязательны (Ермолаев, Сем-

^* Окончание. Начало в N 2.

стр. 73

кин, Усова). Может быть, это исключение облегчит зрителю восприятие первого действия. Зрителю трудно сразу освоиться с таким количеством персонажей. Начальник строительного участка Богданов, насколько я помню, задуман у тебя как отрицательный персонаж. Поэтому едва ли правильно создавать атмосферу всеобщего восхищения им. Не думаешь ли ты, что надо уже в первом действии "повесить ружье", которое выстрелит в четвертом? Может быть, Волошенко следует сказать несколько скептических слов по адресу Богданова?

Между прочим, у тебя не сами герои вскрывают свою внутреннюю сущность, а о них говорят другие. Не знаю, хорошо это или плохо. Отмечаю лишь для продумывания. И еще раз предупреждаю: это замечания дилетанта. Их можно выслушать, обдумать, а поступить в соответствии с твоим собственным видением.

Костя, Звягин, Волошенко мне нравятся, я с ними сроднился и, кажется, правильно понял. Читать второе действие мне будет сравнительно легче. Жду его с нетерпением. Скорей пиши и присылай. Ты на верном пути, отступать нельзя. Дело пошло, не сдавать!

Если это для тебя действительно имеет значение, то сознаюсь: ты выросла в моих глазах. Но если бросишь - грош тебе цена. Брось сомнения, возьми себя в руки, пиши ежедневно, без перерывов, по крайней мере, не меньше двух часов в сутки. Я готов пойти на некоторые жертвы - пусть частично это будет за счет того времени, которое ты отдаешь письмам ко мне. Но при одном условии - письма должны быть ласковыми. Да, глаза свои береги и постарайся найти время для похода к врачу. Меня беспокоят твои головные боли.

Крепко целую и обнимаю тебя, моя дорогая умница.

Твой Юра.

8.IV.40

Моя славная девочка! Сегодня я хочу подвести некоторые итоги моих военных действий на хозяйственном фронте. У меня выдалось несколько сравнительно свободных дней, и я предпринял глубокие вылазки. Кое-что приобрел, но боюсь, ты будешь ругаться, ибо это не совсем то, или совсем не то, что ты хотела. Но став завсегдатаем магазинов, я заразился их психологией: бери то, что дают и сколько дают. А "трофеи" таковы: две пары рейтуз (трико) - ты можешь считать, что четыре пары, ибо в каждую из них ты можешь влезть вместе с Любочкой. Почему же я взял? Потому, что ничего другого нет. Почему взял две пары? Потому, что все берут по две, а больше не дают.

Кроме того, взял вещь, названия которой я не знаю, но могу дать точное описание: безрукавка, вроде жилета, вязаная, ручной работы, черная, идеал старух. Это единственная теплая вещь, обнаруженная мною за все походы. Ты носить едва ли будешь (может быть, дома и 6-7 месяцев спустя), но можно обменять, так же, как и рейтузы. Поэтому и брал. Если не брать, не проявлять гибкость, то никогда ничего не купишь.

Наконец обнаружил два магазина, где бывают утюги 220 v. Сознаюсь, никогда не думал, что все это так сложно. Я это не к тому, что вот, мол, какой я герой, а к тому, что, ничего не покупая, я потерял представление о действительном положении дел в этом отношении. Так что для меня какая-то польза в познании жизни. Словом, я решил не ждать стопроцентного выполнения твоего плана и завтра же наличное отправить. Пока же шлю тысячу поцелуев.

Юра.

19.IV.40

Здравствуй, милая Наденька! Спасибо за лепестки полевого мака. Не верится даже, что есть на свете такие чудесные края, где сейчас растут в полях цветы, а в садах цветут фруктовые деревья. Как же мне захотелось хотя бы на денек, даже на час-другой оказаться там, погреться на солнышке, насладиться этой красотой, но больше всего - насладиться тобой: услышать твой звонкий голос, твой заразительный смех, увидеть золотые искорки в любимых глазах, ощутить свежесть губ, шелковистость кожи и т. д. и т. п. Все это далеко, недосягаемо, недостижимо.

А у нас, северян, весной еще и не пахнет. Где-то она запропастилась в этом году и создала для энтузиастов Парка много дополнительных трудностей. Приходится скалывать лед с территории, приходится сжимать до предела сроки ремонта многочисленных дорожек, газонов и сооружений Парка. Бедные маляры и малярши мечутся из угла в угол в поисках дефицитных красок и не менее дефицитных лучей солнышка. Опасаемся, что зеленый ковер наших газонов, залитый солнцем, не ослепит в этом году расчувствовавшихся посетителей Парка и от их зорких глаз не

стр. 74

скроются многочисленные наши недоделки.

Трудностей для Парка в этом году небывало много. Одно утешает: изменилось к нам отношение. Московские и районные организации настроены к нам дружески и благожелательно. Ну, естественно, и у нас настроение боевое.

Опять ищем работника для Пресс-бюро. Рыжего Додика, с которым я тебя когда-то знакомил, у нас давно нет. А информация (реклама) нужна нам теперь как воздух и даже больше. Все наши доходы, прибыли зависят от того, как о нас будут писать газеты. А писать они будут в той мере, в какой Парк будет давать материал. Жаль, нет у нас общежития, а то пригласили бы какого (какую)-либо молодого(молодую) журналиста(тку), в моем кабинете для него(нее) приготовлено место. Но увы, увы, - как писали когда-то.

Не могу умолчать о Маяковском. Его юбилей - и мой личный праздник. Любил и люблю его с присущим мне постоянством. Очень сожалею, что ты к нему довольно равнодушна.

Целую и обнимаю (все еще в мечтах и на бумаге).

Юра.

6.V.40

В этом году нам не везет: настоящая весна еще не наступила. Холодно. Правда, деревья набухают почками, но они еще не распустились. За городом, по оврагам лежит снег. Только травка кое-где начинает зеленеть. Словом, скучно и грустно.

Парк открыли 1-го мая. Пришлось преодолеть немалые трудности: организационные, финансовые, ледовые. Подготовились хорошо. В день открытия провели большой Весенний Бал. Даже я танцевал на набережной фокстрот. Москвичи валят в Парк лавиной. Работы по горло, некогда даже заниматься лекциями.

Ты, вероятно, уже заметила: я стал стопроцентным патриотом Парка. Не думай, что просто смирился с неизбежностью. Это на самом деле так. Сроднился... Коллектив у нас здоровый, хороший, ко мне относятся прекрасно, уважают и ценят. А это ведь, в конце концов, самое важное. Едва ли тебя может заинтересовать вся эта дребедень, но более интересного ничего нет.

От тебя давно нет писем. Надеюсь, только потому, что ты увлечена пьесой. В чем искренне, как всегда, желаю тебе успеха. Жду второго действия.

Крепко целую. Юра.

10.V.40

Наденька! Скажу без преувеличения: ты талантливо владеешь мастерством писания писем. Первое время у меня складывалось впечатление, что ты совершенно не читаешь моих писем, - так легко ты отвлекалась от их содержания и обходила вопросы, которых тебе не хотелось касаться. Потом ты извлекла уроки из злосчастных событий прошлого года, несколько перестроилась и научилась облекать горькие пилюли в изящную форму.

Каждое твое письмо вызывало у меня резкую реакцию, положительную или отрицательную, создавалось определенное настроение на длительный срок, если это настроение не меняло следующее твое письмо. На каждое твое письмо я реагировал прямо и непосредственно, находясь под впечатлением полученного от тебя послания. Поэтому ты можешь безошибочно определить, под впечатлением какого твоего письма написан мой ответ.

Вот и сегодня. Не дождавшись моего письма, посланного вдогонку тому, "первоапрельскому", ты на удивление оперативно ответила на то, которое, к сожалению, не пропало. У тебя не хватило чувства юмора, чтобы посмеяться над ним. В отличие от прежних бурных реакций на некоторые мои письма, на сей раз ты пишешь деликатно, мягко, чуть ли не по-матерински журя и увещевая меня.

Ты "не можешь себе представить" меня в роли легкомысленного и безответственного мужчины, способного по какой-либо причине (кроме войны) бросить своих детей. Даже если этот мужчина сгоряча и сделает такое, то, "как порядочный человек", он все равно "мучился бы угрызениями совести, и это неизбежно привело бы к скорому разрыву". Ты "никогда не доверила бы свою судьбу" такому мужчине. Бросив родных детей, он "с той же легкостью бросит женщину, которую увлек за собой".

Но вот иносказания и экивоки кончились, пошел открытый текст. Если бы ты "могла допустить", что не какой-то "абстрактный непорядочный мужчина", а я сам "в порыве необузданного гнева и обиды" решился бы на такой "безрассудный" шаг, то ты "при всей своей любви" ко мне "сказала бы нет". Потому, что у тебя тоже есть обязательства перед своей сестрой, которой ты поклялась "заменить умершую мать".

И далее, продолжая золотить пилюлю, ты пишешь, что, "к счастью", я "по-

стр. 75

рядочный человек, преданный жене и детям", и "никогда, очертя голову, не бросишься от них к вулканам, гейзерам и феерическим северным сияниям". И я "совсем не эгоист", чтобы толкнуть тебя "на такое безрассудство". Ведь, кроме обязательства перед сестрой, у тебя "есть другие причины" остаться там, где ты есть - хорошая работа, крыша над головой, которой ты была лишена с тех пор, как в 16 лет начала работать и ушла из родительского дома. Наконец, начатая пьеса, в которой "ты, по твоим словам, заинтересован не меньше, а даже больше, чем я".

Все расписано, как по нотам! Не знаю, чего в твоем письме больше: благородства и высокой нравственности, или несвойственного твоему возрасту благоразумия и холодного расчета. Но твердо знаю, чего в нем нет - Любви. Да и чему, собственно, удивляться? Расстояние, помноженное на время и еще раз помноженное на твою молодость, сделали свое дело. Именно потому, что любви нет, ты в самом конце письма, после уважительно-почтительно сделанной концовки, между прочим, предположительно, без объяснения причин, сообщаешь о своем намерении отказаться от отпуска.

Как убийственно легко и просто преподнесено это в твоем письме! Браво! После полуторамесячного молчания ты без всяких сожалений (ну, хотя бы ради приличия!) высказываешь мысль об отказе от встречи со мной. Спасибо! А я-то жил все это время одной мечтой - мечтой о встрече с тобой. И наивно думал, что это - не только моя мечта. Влюбленные всегда бывают глуповаты, - такова уж их судьба. Тебе, кажется, такая опасность не грозит. Однако бывает и горе от ума.

Вот и все. "Страсти крут обрыв... Отойдите, пожалуйста... Будьте добры - отойдите!" Ясно?

Ю.З.

24.V.40

Наденька, милая, родная, любимая! Неделю до получения твоего письма я ходил, как шальной. Вера обеспокоенно спросила: какие-то неприятности? На работе сочувствуют: вы переутомились с подготовкой к открытию сезона, вам непременно надо отдохнуть. А меня все это время, днем и ночью, терзала одна неотвязная мысль: что я наделал? Как мог послать тебе такое оскорбительное, в основном несправедливое, такое, если назвать прямо, - такое истерическое письмо? Как мог обвинить тебя за резкую оценку того, что сам же признал дурацким мальчишеством, "безрассудством стареющего влюбленного".

Ты права, во многом права. Я глубоко и искренне раскаиваюсь в высказанных тебе обвинениях. Прости, если можешь. Причиной тому - любовь к тебе. Безумная любовь! По всей очевидности, ты еще не доросла до того, чтобы осознать всю глубину этого чувства. Этой прекрасной и ужасной бездны, которая способна поглотить человека.

Я был неправ, обвиняя тебя в нелюбви ко мне. Ты, конечно, любишь меня, но это не та (надеюсь, пока не та) любовь, о которой я мечтаю (и какой, признаюсь, до тебя не испытывал сам). Хочу, чтобы когда-нибудь, пусть не ко мне - к другому, ты испытала такое чувство.

А сейчас от лирики перейдем к делу, к которому призывает твое умное письмо (по странному совпадению написанное в тот же день, что и мое безумное). Я рад, что мой принципиальный совет пришелся кстати. Ты тут же "приняла его к руководству и исполнению" и ввела в пьесу двух персонажей местных, коренных национальностей - молодого журналиста и молодого научного сотрудника, увлеченного проблемами поливного земледелия. Им "удалось найти местечко" уже в первом действии, но ты правильно поступила, не тратя времени на переписку для меня того, что получилось. Думаю, я все пойму, прочитав.

Первый вариант второго действия

Начну с нововведений. Это, несомненно, большая твоя удача: веселый, остроумный, сыплющий пословицами Гафур и степенный, несколько флегматичный Умар, оживляющийся лишь тогда, когда речь заходит о его "коньке" - тонковолокнистом хлопке. В присутствии этой неразлучной парочки действие оживляется. Споры приобретают большую остроту. Молодец, Надюша! Я восхищен, как ловко ты подхватила мою мысль и как умело ее реализовала.

А вообще у меня трудное положение, ибо я до сих пор не знаю, что будет в III и IV действиях. У меня может создаться неверное представление о действующих лицах и линиях развития событий. Мои замечания могут оказаться поспешными. Поэтому к ним надо относиться, как с сугубо предварительным, как к материалу для обдумывания.

Об общем впечатлении от двух действий я уже писал. По-моему, дело идет явно успешно. Очень трудная и ответст-

стр. 76

венная сцена заседания бюро вполне удалась. Хороша концовка второго действия. Слабее начало (затянувшийся телефонный разговор). Кое-где язык персонажей не доработан (Костя, Борзой).

Хочу обратить твое внимание на такой немаловажный момент: имеет ли Лиза право не верить обвинению? Проблема деликатная, скользкая, нельзя порождать у зрителя такое настроение, что, мол, вообще надо брать под сомнение действия определенных органов.

Несколько вводных замечаний. Мне казалось, что между I и II действиями прошло полгода. Расчет простой: во время первого действия была зима, во время второго - весна, посевная. В крайнем случае могло пройти 1,5 года. Но такой большой срок усложнит пьесу. Во всяком случае, либо полгода, либо полтора. А Фрося и Наташа говорят о годе. Почему? Требуется уточнение. Но даже если прошел год, Борзой за это время не мог стать членом партии, т. к. существует кандидатский стаж. Сцена вовлечения Борзого в партию характерна, но, видимо, придется ею пожертвовать.

Об аплодисментах, туше и музыке. Если ты считаешь их необходимыми, тогда уже в первом действии надо как-то, хотя бы намеком, показать стремление Богданова к шумихе, к созданию бума. Есть и другая сторона - сценично ли это? Тут уж сказать что-либо не берусь. Хорошо бы дать почитать пьесу какому- нибудь толковому артисту, а еще лучше режиссеру, который вообще посмотрел бы ее с профессиональной точки зрения.

Повторяю свою оговорку: ни в коем случае сейчас не правь. Исправлять можно будет после того, как напишешь все. Очень прошу не сердиться на меня, не киснуть (несмотря на мою критику, пьеса тебе удается) и помнить, что в каждой строчке моих замечаний кусочек моего сердца. Не откладывай, пиши дальше. Желаю успеха. Нежно обнимаю и горячо целую. Твой Юра.

26.V.40

Я подумал и решил, что дал тебе плохой совет. Не следует показывать пьесу ни актеру, ни тем более режиссеру. Откуда известно, что этот актер или режиссер сам не пишет пьесу, для которой может использовать твои маленькие находки (а они есть). Не следует этого делать и потому, что этот режиссер, возможно, войдет в состав жюри. Чего тогда будет стоить твой псевдоним?

Хочу предложить другое. В нашем Парке работает жена драматурга Войтехова, автора широко известной пьесы "Павел Греков" (ты могла прочесть ее или увидеть на сцене вашего театра). Мне удалось уговорить ее, и она заручилась согласием мужа проконсультировать тебя, когда пьеса будет полностью готова.

А теперь совсем о другом. Ты как-то интересовалась обувью. Обувь иногда бывает, но не изящная, на резиновой или кожемитовой подошве. Если хочешь, не беря на себя обязательств по сроку, куплю. Сообщи номер. Могут ли устроить туфли? Какой каблук? Иногда бывает изящная обувь на кожаной подошве, но очереди такие, что я не берусь тебя обнадеживать. Опытные люди обычно делают так: простаивают в очереди по ночам, на всякий случай, и в конце концов покупают. Это, извини, не для меня, надеюсь, ты понимаешь, почему.

Крепко целую, нежно обнимаю. Твой Юра.

10.VI.40

Передо мной лежит твое письмо, которое я прочел несколько раз и даже, разбуженный среди ночи, могу повторить его дословно, от начала до конца. Оно - еще одно подтверждение сложности отношений по переписке, пагубности для любви больших расстояний. Если бы нам удалось встретиться и с глазу на глаз поговорить два-три часа, все бы, ко всеобщему удовольствию, разрешилось. У Маяковского "любовная лодка разбилась о быт", у нас она рискует заблудиться на дальних железнодорожных перегонах. Мы топчемся и топчемся на одном месте, пережевываем и пережевываем сказанное сгоряча.

Сегодня ты категорична и даже агрессивна. Пишешь: как ты устала от моей мнительности, подозрительности, бесконечных придирок. Как тебе надоело то и дело оправдываться передо мной. Как ты не хочешь больше получать моих "истерических" писем. Ты умоляешь меня, как человека старшего и многоопытного, "будь добр, покажи себя настоящим другом - мудрым, терпимым и великодушным. Тем более - теперь".

Теперь, как я понял, тебе особенно трудно. Вашего ответсекретаря призвали на военный сбор (в тех письмах, которые я получил, об этом ничего не было), нагрузка твоя намного увеличилась. С третьим действием у тебя за-

стр. 77

парка, работать приходится не 2 часа ежедневно, "как ты рекомендовала", а через день не меньше четырех часов, далеко за полночь. Любочке ты не можешь уделять должного внимания, основное время она проводит с подружками и заметно отдаляется от тебя. (Где же, где письмо обо всем этом? Через сколько дней оно придет? Или не придет вообще?)

И далее об отпуске. Ты, оказывается, не отказываешься от него - хочешь провести его дома в работе над пьесой, не тратя минимум две недели на дорогу, оставаясь рядом с сестренкой. И от встречи со мной ты отказываешься не потому, что не любишь меня, а потому, что считаешь разумным ("разве разумным быть стыдно?") отложить эту встречу до завершения начатого ("и горячо поддержанного тобой").

Что ж, почти все сказанное правильно и все задуманное разумно. Знай я это своевременно - не было бы повода для "истерического" письма.

О заключительных фразах твоего письма разговор особый. Повторяю их дословно, на случай, если к приходу моего письма ты успеешь их забыть. "Моей негромкой любви хватило на то, чтобы не закончить это письмо словами разрыва. Твоей аг-г-громадной Любвищи оказалось мало, чтобы просто сказать: "все", надо было еще объяснить, как "крут обрыв страсти", и еще потребовать "отойдите", и еще переспросить: достаточно ли мне все "ясно". Так чья же любовь верней и надежнее?"

Милая моя девочка! При всей колкости сказанного тобой - спасибо. Спасибо за то, что свою "негромкую" любовь ты считаешь верной и надежной. Веря в это, говорю: я спокоен, я не задаю тебе больше никаких вопросов, кроме как о пьесе и о твоем здоровье. Бери отпуск, спокойно работай над пьесой, но не перенапрягайся, крепи дружбу с Любочкой. А я буду терпеливо ждать. Тебя и готовую пьесу. Целую много, нежно.

Преданный тебе до конца своих дней Юра.

20.VI.40

Милая! Хотелось бы, чтобы это одно слово, состоящее из пяти букв, доходило до тебя таким же теплым, ласковым и нежным, каким оно слышится мне. Каждый раз, когда думаю о тебе, а это бывает очень часто, шепчу сам себе это слово: милая! Получив от тебя письмо, как сентиментальный мальчишка готов целовать строки, написанные милой рукой. Если бы ты знала, как много чувства любви, дружбы и преданности вложено у меня в это слово ми-ла-я!

Наденька, милая! Не сердись на меня, я не такой уж плохой. Знаю, виноват перед тобой: то писал тебе недостаточно часто, то посылал письма, которые тебе не нравились. Если я особенно виноват в чем-либо, так именно в эти дни. Потому, что июнь является месяцем твоего рождения, а даты я не знаю, и ты, жестокая, не пишешь ее. Хотелось бы вовремя поздравить, а приходится делать это авансом или с опозданием.

Итак, принимаю торжественный вид и приношу свои искренние поздравления по случаю славного 22-летия. Приношу тебе пожелания всего наилучшего: будь здорова, расти большой, преуспевай на газетном и писательском поприще, а на 23-м году своей жизни стань победителем республиканского конкурса на лучшую пьесу.

Мой единственный подарок, который посылаю ко дню рождения, - это заверения в моей преданной и растущей страстной любви к тебе. Люблю тебя, милая, славная, ненаглядная, и буду любить, пока не скажешь "довольно". А если скажешь так - ничем не буду напоминать о своем существовании, но любить все равно буду, этого мне никто не может запретить.

Еще раз поздравляю, крепко обнимаю и целую нежно бессчетное количество раз. Пожалуйста, не сердись на меня, Наденька, люблю тебя и желаю только счастья. Твой Юра.

Р. S. Хочу еще сказать, что мысленно я - за твоим рабочим столом, за которым в трудах и муках рождается пьеса. Понимаю, как нелегко тебе сочетать обязанности ответсекретаря, приемной матери для твоей сестренки и начинающего драматурга. Но все же - не оставляй начатого, отбрось все сомнения, не обращай никакого внимания, не глуши свой талант, не отказывайся от неповторимой прелести творческого вдохновения и того восприятия жизни, которое рождается в процессе творчества.

А как только получишь отпуск, установи строгий распорядок дня, чтобы помимо работы над пьесой оставалось время для отдыха и сна, для общения с Любочкой. Соизмеряй свои силы, не надорвись. Помни: не в меньшей степени, чем Любочке (а может, и в несравнимо большей), ты необходима мне. Вот такой я эгоист.

Еще, и еще, и еще - целую. Юра.

стр. 78

5.VII.40

Милая моя, славная Надюшенька! Итак, в этот день исполнилась славная годовщина нашей "встречи у колонны", продолженной "сценой у фонтана". Прошел только год, а кажется, что мы знаем друг друга целую вечность. Прошел год - длинный, томительный, бесконечный. Как много воды утекло, как много пережито и как, если разобраться, мы мало знаем друг друга.

В тот памятный день, когда ты "явилась и зажгла давно угаснувшие чувства", и особенно позже, когда разгорелся настоящий пожар, у меня возникло и все больше давало знать о себе какое-то, неизвестное мне до этого, чувство смутной тревоги за тебя, за твою судьбу. (Прежде оно распространялось только на моих сыновей.) Это чувство росло с каждым днем. Сначала оно было неосмысленным, потом пропали всякие сомнения - это чувство вывело меня из состояния относительного покоя, вывело надолго, а может быть, и навсегда.

Прошел только год, но он был годом многих испытаний. Их было гораздо больше, чем ты думаешь, не стоит их перечислять. Было много радости и счастья, но было и много горечи, обиды на тебя и на себя. Как мало мы виделись - всего четыре дня, а теперь ты скрылась за пустынями и горами, и до тебя не добраться.

Черт возьми, собирался написать тебе теплое, радостное, ликующее письмо, а получается оно в минорном тоне. Это потому, что я люблю тебя и мне мало единственной встречи, мало твоих писем. Как бы они ни были хороши, они не заменят твоих лучистых глаз, твоих горячих губ, тебя, моей желанной. Я хочу обнимать и целовать тебя, живую, близкую, горячую.

Если бы нас не разделяло огромное расстояние, возможно, мы успели бы с тобой много раз переругаться, перессориться и помириться вновь. (Правда, кое- что в этом плане мы успели и на расстоянии.) У вас, Надежда Степановна, тяжелый характер и легкомысленные поступки. Ты избалована успехом. Мне бы хотелось видеть тебя другой. Но я люблю тебя такой, какая ты есть, со всеми твоими недостатками. Только...

Только мне мало твоих писем. Повторяю: хочу целовать тебя без конца, целовать твои волосы, твои глаза, твои губы, твои руки, твои ноги, все твое тело. Я хочу обнимать и ласкать тебя страстно. Я хочу тебя, понимаешь ты это или нет? Я хочу, чтобы и ты горячо целовала и ласкала меня. Я хочу, чтобы никто и ничто не мешало нам, ни дождь, ни ветер, ни время. Ничто. Я хочу, чтобы мы, забыв обо всем на свете, ни о чем не думая, замучили друг друга ласками, да так, чтобы помнить о них до конца своих дней, как о лучших мгновениях жизни. Ты понимаешь теперь, почему мне мало твоих писем?

Конечно, это желание было и раньше. Иначе и не могло быть. Иначе не было бы любви. Но чем больше затягивается наша разлука, тем сильнее это желание, которое нельзя отогнать или погасить.

Выражаясь бюрократическим языком, мы сегодня подводим итоги. Главный итог таков: сначала была смутная тревога за тебя, потом она переросла в личную заинтересованность в твоей судьбе. Одновременно меня тянуло к тебе, как к женщине, но не это было главное. Теперь же я думаю о тебе прежде всего как о женщине, самой желанной в мире. Я люблю тебя, девочка, ускользаемая и ускользающая от меня. Я хочу, чтобы ты была действительно моей. Нравится ли это тебе?

Ну вот, пожалуй, и весь "Манифест" по случаю нашей первой годовщины.

Получил твою "годовщинную" телеграмму. За нее целую бесконечно. Какой же я дурак, не догадался послать тебе приветствие.

Беспокоит меня твое здоровье. Что это такое - то ангина, то глаза, то непроходящие головные боли? Надо лечиться, и немедленно. Я уже не раз просил тебя писать о принятых мерах. Изволь ответить, иначе серьезно рассержусь. Береги свое здоровье - для себя, для Любочки, для меня.

Рад, что своими письмами доставляю тебе развлечение, хотя мне совсем не понятен повод для смеха. Это не беда, лишь бы тебе нравилось, лишь бы ты смеялась от души, лишь бы ты любила меня, любила горячо и преданно, как я люблю тебя.

Навсегда твой Юра.

10.VII.40

Вчера по пути с работы заскочил "до востребования" и получил твою телеграмму, повергшую меня в шок: восемнадцатого ты будешь в Москве, на двадцатое просишь заказать билет до Кисловодска. Кисловодск - курорт для сердечников, следовательно, у тебя нелады с сердцем; поездка совершается неожиданно и в стремительном тем-

стр. 79

пе (всего двое суток на Москву),- значит, нелады с сердцем серьезные. Насколько я знаю, до сих пор сердце тебя не беспокоило. Или беспокоило, но ты скрывала это от меня? А может, по легкомыслию своему - вся в гонке, в перенапряжении - сама старалась не обращать на это внимания? И вот - надорвалась!

Тревога за тебя разом оттеснила все дневные планы и заботы и даже ночью оставалась во мне. Впервые за год нашей дружбы я увидел тебя во сне. И так ярко, так ощутимо! Ты была в трусиках и в майке и учила меня танцевать. Мы медленно двигались под мелодию танго, твои пушистые волосы касались моего подбородка, ладонями я ощущал шелковистость твоей кожи, а всем своим существом - молодую упругость и женскую податливость твоего тела. И вдруг ты начала как бы истаивать в моих руках, тебя становилось все меньше и меньше, наконец ты бесследно растворилась в пространстве. После этого моя тревога усилилась многократно. Дошло до того, что, кажется, я готов был бежать к какой-нибудь знахарке: как расшифровать такой сон?

Зачем пишу тебе? Ты все равно не успеешь получить моего письма. Но я уже привык немедленно реагировать на твои послания - этакий условный рефлекс. А еще мне кажется, что я разговариваю с тобой, ты, как часто это бывало, не отвечаешь, но по крайней мере узнаешь, какие грандиозные планы я вынашивал на случай твоего возможного приезда (хотя уже знал, что отпуск ты проведешь дома). Я выписал график работы лучших музеев Москвы и Подмосковья, изучил репертуар столичных театров на летние месяцы и даже - признаюсь - сделал некоторую заначку - гонорар за брошюру из серии "В помощь культпросветработнику". Мне хотелось побывать с тобой в хорошем ресторане, выпить хорошего вина, потанцевать (не во сне, а наяву) под хороший оркестр. В прошлую нашу встречу (какой стыд!) я даже в кафе не мог тебя пригласить, не купил для тебя ни разу цветов.

И вот ничего этого не будет, вернее, будут жалкие два с половиной суматошных дня (я вычислил по расписанию поездов), которые пройдут в основном в вокзальной суете встречи и проводов. А еще и не известно, как ты будешь себя чувствовать после семи суток в поезде в такую ужасную жару. Ах, девочка родная моя, как нам не везет!

14.VII.40

Наденька, любимая! На всякий случай заскочил "до востребования" и получил твое письмо от 9. VII. Ты догадалась отправить его "авиа". Все именно так, как я и боялся: перегрузилась, перенапряглась, надорвалась! Врачи настояли на срочном лечении, редактор (все больше уважаю этого "огромного плюшевого медведя!") ухитрился "выбить" для тебя горящую путевку, с его же помощью ты достала две путевки на два срока в пионерлагерь для Любочки и ее подруги, мать которой обещала проветривать твою квартиру, поливать комнатные цветы, кормить и обихаживать Мурзика.

Хорошо, что на время лечения ты обезопасила свои "тылы". Но я совсем не уверен в том, что тебе следовало брать с собой рукопись пьесы и запас бумаги. Едва ли при неизбежных осмотрах, исследованиях, процедурах и при наличии в комнате энного количества соседок ты сможешь уделять какое-то время работе. А если и сможешь, не навредит ли это процессу лечения? Если я не успею сказать тебе это при встрече, то прочти мои письма в дороге и настройся соответствующим образом: лечение - вот главное и единственное, что тебе сейчас необходимо.

А пьеса? Что ж, напишешь позже, пусть не на конкурс. Важно, чтобы она вообще появилась на свет.

Под конец хочу тебя немножко обрадовать: буквально в последние дни, как раз к твоему приезду, удалось поймать нужную тебе обувь. Туфли по внешнему виду максимально приближаются к твоим пожеланиям. Они кожаные, цвета кофе с молоком и довольно изящного фасона. Мои консультанты и консультантши находят их очень модными, а покупку весьма удачной. Зато за босоножки ты, возможно, поругаешь меня - они невысокого качества. Во всяком случае, покупал все лучшее из того, что имелось в продаже.

Считаю дни и часы до встречи. Крепко целую. Юра.

20.VII.40

Наденька, солнышко, ненаглядная моя! Ровно год и десять дней назад я провожал тебя в Крым, а вот сейчас снова были проводы, на этот раз в Кисловодск. Год прошел, а эта наша встреча и эти проводы в чем-то непохожи, но в самом главном повторились. Главное то, что мы, как и прежде, при всех нюансах наших чувств, любим друг друга. И по-прежнему - неприкаянны.

стр. 80

Если помнишь, несколько месяцев назад я писал тебе, что мечтаю хотя бы на час, на два оказаться рядом с тобой. Теперь у нас с тобой было два с половиной мучительных и все же счастливых дня, и я благодарен судьбе за них. (Почти по Тютчеву: "не говори с тоской - их нет, а с благодарностию - были".) Я вспоминаю эти дни час за часом, минута за минутой, я как бы смакую их, несмотря на горький привкус.

Вот ты стоишь рядом с проводником в тамбуре медленно приближающегося вагона, вся в белом, с выгоревшими на солнце светлыми волосами, вся словно излучающая свет, улыбаешься мне и машешь загорелой рукой.

Вот спрыгиваешь с подножки вагона, я подхватываю тебя, ты застенчиво уклоняешься от поцелуя, и я не решаюсь повторить свою попытку - вдруг своей лаской скомпрометирую тебя в глазах твоих попутчиц. А они - смуглолицые, черноглазые, чернокосые, в ярких многоцветных платьях не российского фасона, словно экзотические птицы окружают нас, весело щебеча. Двух старших встречала машина, шофер подхватил их багаж, и они уезжают в гостиницу. Две других вместе с нами направляются к стоянке такси.

Пока мы шествуем по перрону, все на нас обращают внимание. Зрелище, конечно, примечательное: две щебетуньи, похожие на экзотических птиц, ты - тихая, задумчивая, немного смущенная, и я, нагруженный сумками с арбузами, дынями и виноградом. Часть сумок, с помощью моего брючного ремня, перекинута через плечо (какое счастье, что на мне оказались еще и подтяжки!), остальные - в руках, вместе с твоим, тоже нелегким, чемоданом. В толпе, вероятно, я был смешон - не то бывший владыка с остатком некогда пышного гарема, не то не шибко ловкий любитель-тащила (настоящего носильщика мы прозевали). Но я не придавал этому значения. Я безумно радовался, шагая рядом с тобой, приноравливая свои шаги к твоим, ухитряясь коснуться тебя локтем или плечом.

Я с нетерпением ожидал, когда мы приедем в общежитие республиканского постпредства, разгрузимся, попрощаемся с твоими попутчицами и отправимся по своим делам. Но... луноликие твои подружки так настойчиво уговаривали нас задержаться, так приветливо и радушно угощали нас плодами южной земли и необыкновенными восточными сладостями, с таким неповторимым изяществом подавали пиалы чая.

Я сознавал, что мой отказ обидит их и, возможно, потом осложнит твои отношения с ними. Но если б знали они, как я хотел, чтобы их там не было, чтобы мы наконец оказались одни! Ты - я видел - тоже испытывала нетерпение и легкую неловкость. Но вот сочла, что ритуал восточного гостеприимства исполнен, мы, перемежая благодарности с извинениями, удалились. Точнее, как пробки из бутылки шампанского, выскочили за дверь. И там, не выходя из подъезда, в полутемном, издавна обжитом кошками коридоре жадно начали целоваться.

Сославшись на усталость, ты отказалась ехать в выбранный мною шикарный ресторан. Мы скромно, без вина и без танго, пообедали в каком-то довольно приличном ресторанчике, оказавшемся поблизости. А потом - снова блуждания по улицам, бульварам и скверам, "передышки" на укромных скамейках, завистливое разглядывание чужих освещенных окон, выбор самого-самого, за которым нам хотелось бы оказаться.

Теперь я хочу признаться тебе: у меня было огромное искушение повернуть все иначе. Семья моя находилась на даче, квартира пустовала. Но я не позволил себе пригласить тебя туда. Возможность объяснения с Верой, последствия этого объяснения маячили где-то далеко. А ты, желанная, была здесь, ты могла стать по-настоящему моей. Однако я помнил, как ты отреагировала на мой дурацкий порыв бросить семью и уехать с тобой, я представил, каким будет твое лицо, каким тоном ты воскликнешь: "Как? В твоем доме, в вашей постели?!"

Я мог бы на двое суток снять номер в гостинице. Не скрою: даже узнавал, сдадут ли мне его с моим московским паспортом. Но вести туда горячо и нежно любимую девушку, как какую-то... какую-то девку с улицы?! Это было бы величайшим оскорблением для тебя и величайшим унижением моему собственному чувству. Буду правдив до конца: да, в душе я сожалел об упущенных возможностях, но только крепче прижимал тебя к себе, целовал неистовей.

* * *

Девятнадцатого, наспех закончив самые неотложные дела в Парке, около полудня я был у вашего общежития. Мгновенно (ждала? видела в окно, как я подхожу?) из двери появилась ты. В том же платьице (синее, в белый горошек), в котором в прошлом году прихо-

стр. 81

дила к Большому театру. Но теперь оно не подчеркивало стройность твоей фигурки - напротив, маскировало ее. Как же вчера я не заметил, насколько ты похудела? Как не обратил внимания на твое усталое, осунувшееся лицо?

И тут со стыдом признался себе, что я вновь оказался эгоистом. Безмерно радуясь твоему приезду, позволил себе забыть, что ты - больна, не выдержала непомерной нагрузки, надорвалась. Не дав тебе отдохнуть с дороги, до полуночи затянул прогулку, замучил тебя своими поцелуями. Да и весь этот год, с первых дней твоего прибытия в город, с упорством маньяка твердил тебе о необходимости высшего образования, требовал не растрачивать время попусту, оформляться в вечерний институт, а потом настаивал не прерывать работу над пьесой ни на один день, писать по крайней мере не меньше двух часов каждодневно.

Не напрасно же ты просила меня о чуткости и великодушии! Полный раскаяния, я готов был встать перед тобой на колени и умолять о прощении, готов был навсегда отказаться от своих мужских притязаний, лишь бы ты выздоровела, стала прежним задорным сорванцом. Спросил: Наденька, милая, может, сегодня тебе стоит передохнуть перед новой дорогой? Ты ответила: нет, я хочу быть с тобой! Только чтобы не очень много народу и не слишком шумно. Помнишь, ты собирался показать мне выставку?

Там было сравнительно малолюдно, но репродукторы, десятки, а может, и сотни репродукторов, надрывались бравурной музыкой и разудалыми песнями. Мы сфотографировались у Фонтана Дружбы народов, мельком осмотрели павильон вашей республики, посидели в увитой зеленью чайхане. Я заказал обед, не без удовольствия съел потрясающий плов, ты от плова отказалась, выпила пиалу чая с кусочком лепешки, поклевала виноград. Извинилась: что-то голова... уйдем отсюда...

Несколько часов мы провели в Ботаническом саду. Немного погуляли среди этого великолепия, но больше сидели на укромных скамейках. Я бережно, как ребенка, обнимал тебя. Раза два ты задремала, прислонясь к моему плечу.

В шесть я отвез тебя в общежитие, накупив по пути в Елисеевском всего, что, по моему разумению, придало бы тебе силы. В общежитии никого не было, на столе лежала записка: "Приедем поздно, не волнуйся". Два дня назад я возликовал бы: вот оно! Сейчас у меня к тебе не было ничего, кроме пронзительной жалости и нежности. Я помог тебе переодеться в халатик, уложил в постель, держа за руку, посидел на стуле рядом, пока ты не уснула, и лишь после того неслышно удалился.

* * *

Девятнадцатое. Третий и последний день, последние часы твоего пребывания в Москве. Всю ночь, с небольшими перерывами, хлестал ливень, грохотало так, что позванивали стекла в окнах, от вспышек молний на мгновение становилось светло. Я не мог уснуть, как-то ты перенесешь этот разгул стихии?

Утро выдалось сереньким, прохладным и тихим. Ты вопреки моим опасениям ночь провела спокойно, выглядела несравнимо лучше, чем накануне. Была оживлена, захотела поехать "поздороваться с нашими друзьями - колонной и фонтаном". В твоем замечательном зеленом городе тебе, оказывается, больше всего не хватает моря. ("И вообще - нормальной реки. Наша мчит, как с цепи сорвалась, а вода в ней ледяная".)

От купанья в Москве-реке ты отказалась (не запаслась купальником), прокатиться по ней на катере - с удовольствием согласилась. Мы сидели на ближней к носу судна скамейке, ты улыбалась, щеки твои раскраснелись, глаза сияли, встречный ветер развевал твои пушистые волосы. Почему-то мне припомнилась Гриновская "Бегущая по волнам".

Прогулка могла бы быть прекрасной, но... И тут во всю мощь врубили музыку, она не давала разговаривать, била по барабанным перепонкам. Я подумал: может, и мы у себя в Парке злоупотребляем подобным шумовым оформлением, слишком будоражим людей, мешаем спокойному, тихому общению. Не утрачивает ли Парк своего назначения как очаг Культуры и отдыха, ибо орущие репродукторы - это далеко еще не культура, а громыхающие бешеные ритмы - не самый благотворный фон для отдыха. Дальше пришло в голову совершенно кощунственное: что если повсеместная и постоянная бравурная музыка - это продуманный, целенаправленный государственный допинг для народа?

Зато в ресторане на Речном вокзале музыки не было. Мы там чудесно провели время. Я радовался твоему приподнятому настроению и появившемуся аппетиту. Не зная, как подступиться к

стр. 82

осетрине на вертеле и скрывая свое смущение, ты подшучивала над собой, забавно изображала обезьянку, чистящую апельсин, со смешными подробностями рассказывала истории из жизни вашей семьи, украшением которой является бывший "замурзанный" котенок ("он такой красивый и умный, просто несправедливо называть его Мурзиком. Не обижайся, дорогой, мы зовем его Юрик").

Ты была прежней, какой я тебя узнал и полюбил. И этот день стал для меня самым светлым за нашу короткую встречу. Однако все на свете кончается. Подходил к концу и этот день. Дальше - в темпе: общежитие, вокзал, прощальные поцелуи в вагоне, милое улыбающееся лицо за окном медленно отходящего поезда.

Ты спросишь: зачем я все это пишу? Не знаю. Возможно, затем, чтобы заново пережить эти дни, еще и еще почувствовать тебя рядом. А может, и затем, чтобы ты взглянула на них моими глазами, прониклась моими ощущениями, увидела всю глубину и искренность моего чувства к тебе. Если когда-нибудь ты так же искренне и подробно захочешь рассказать об этих днях, я думаю - это сблизит нас еще больше, сделает роднее друг другу.

Пока же - легкой тебе дороги, успешного лечения, полного выздоровления. И помни: никакой работы! Всему свое время. Верю: рано или поздно пьеса будет написана, пьеса будет иметь успех, и мы еще порадуемся твоей творческой удаче. Ругаю себя за то, что не отнял у тебя рукопись, поверил твоему обещанию к ней не прикасаться. ("Ну, если иногда, когда придет какая-нибудь путная мысль".)

Шлю тебе все накопившиеся за год и нереализованные поцелуи. Жду от тебя краткой весточки, на письма время и силы не трать.

Всегда и весь твой Юра.

Прежде чем запечатать, перечитал письмо и почему-то захотелось взглянуть на несколько твоих последних писем, оказавшихся у меня под руками. Прочел и - поразился. Как много общего у нас в манере построения фраз, в стилистике и ритмике. Не знаю, ты так удачно имитируешь мою манеру или скорее я неосознанно воспринял твою. Когда-то я читал или слышал, что муж и жена, долго живущие в счастливом браке, начинают внешне походить друг на друга. А что же, Наденька, с нами? Духовное супружество?

2.VIII.40

Двадцать седьмого пришла твоя телеграмма: "Лечусь отсыпаюсь все очень хорошо", - а сегодня письмо, порадовавшее меня. Похоже, тебе значительно лучше, только при хорошем самочувствии все воспринимается в розовом свете: и санаторий отличный, и врачи замечательные, и соседки по комнате чудесные.

Я ясно представил себе их - двух немолодых сельских учительниц из Вологодской области со светло-голубыми, как цветущий лен, глазами, спокойных, деликатных, и третью - неопределенного возраста, со взбитой огненно-рыжей прической, ярко накрашенную и шумную сотрудницу какого-то столичного издательства. Когда ты раскладываешь перед собой рукопись ("честное слово, совсем-совсем не надолго!"), вологжанки "вдруг" вспоминают, что у них назначена встреча с землячками у Нарзанной галереи. Зато "издательша" "с видом знатока" листает страницы, жалуется на твой плохой почерк и обещает, когда ты будешь в Москве, подыскать для тебя опытную машинистку по сходной цене. (Подозреваю, что машинистка - она сама.)

Значит, ты все же вернулась к рукописи. Что ж, если это действительно "совсем-совсем" не утомляет тебя и не мешает лечению (а знает ли об этом твой лечащий врач? Как он к этому относится?), я могу только приветствовать твое решение. Судя по тому, что ты мне при встрече в общих чертах успела рассказать, третье действие у тебя почти сложилось и финал вполне ясен. Знаю по себе, - любимая работа улучшает настроение и умножает силы. Только будь умницей, не переусердствуй, помни: главное для тебя сейчас - укрепить сердечную мышцу, устранить подскоки давления.

Что сказать о себе? Выставочный сезон в разгаре. Уже открыты грандиозные выставки "Реконструкция г. Москвы" и "Военно-морской флот". Все площадки и аллеи заняты стендами и экспонатами. Ни клочка свободной территории. 4.VIII - День железнодорожного транспорта. НКПС не хочет отставать от других и готовит не менее грандиозную выставку. Прокладывается линия железной дороги, чтобы доставить в Парк натуральные паровозы и вагоны. На тех самых газонах Ленинской площади, которыми мы так гордились, воздвигается большой павильон. Нам приходится приспосабливаться к

стр. 83

новым условиям и перестраивать нашу массовую работу. Выглядит она примерно так: павильон на Ленинской площади - это ж. д. станция. Платформа станции - платформа танца. Здесь танцуют танго. Оркестр под управлением Николаевского разместился на паровозе. М. Горький держит плакат: "По шпалам не ходить!" У светофора очередь. Ждут, когда откроется шлагбаум, чтобы пропустить народ на Площадь фонтанов.

На набережной кипит массовая работа. С корабля дирижирует костлявая женщина, пожилые дяденьки послушно подтягивают песню. На башне корабля выступает Театр масок. Всюду стоят орудия, вход воспрещен. Растерявшийся провинциал спрашивает: "А где же здесь гуляют?" На массовом поле, где раньше проводились массовые игры, теперь демонстрируются скоростные методы строительства. Наш инструктор залез на раковину эстрады ("Дворец Советов") и через рупор объявляет: "Сейчас начнется новая увлекательная игра: скоростная кладка кирпича. Приглашаются все желающие!" Не хочешь ли принять участие?

Словом, так вот и работаем. Занимаемся каким-то не очень своим делом. Стало тесно. Выставки душат Парк, негде отдохнуть, негде погулять. Ну ладно. ЦПКиО тебя, вероятно, мало интересует. Да и я рад бы погулять в Сокольниках.

* * *

Прочел "Хитрые глаза" В. Герасимовой. О книге много говорят, а по-моему, дребедень. Надуманно и бледно. Точно писал начинающий автор. Прочитать все-таки советую, ибо темой служит борьба в одном издательстве.

Еще раз желаю хорошенько отдохнуть и поправиться, вернуться здоровой, пополневшей, посвежевшей и с хорошим, бодрым настроением. Поменьше читай и пиши, побольше гуляй и слушай докторов, чтобы потом не нужно было обращаться к их помощи.

Прими тысячу поцелуев. Юра.

20.VIII.40

Славная Наденька! На сей раз мы виделись всего несколько часов, от поезда до поезда. В памяти до сих пор необычайно отчетливо сохранился этот (увы, сильно укороченный) день. Особенно минуты прощания. Забыть их не могу. Субъект, провожавший тебя, блаженствовал, ибо ты была милая, ласковая, близкая. Это была награда за многие холодные месяцы и мучительные дни.

И было грустно. Не только потому, что и ласковую теплоту, и появившиеся золотые искорки в глазах, и взволнованно-приподнятое состояние провожавший тебя мнительный субъект объяснял тем, что ты прощаешься навсегда и не говоришь этого лишь потому, что не хочешь омрачать последние светлые минуты.

Может быть, он ошибся. Пожалуй, он ошибся. Тем лучше. Буду продолжать мечтать, что такие минуты еще повторятся, хотя мне их явно мало и я никогда не примирюсь с теми маленькими заплатами, которые ты пытаешься иногда класть на большие раны. Да, я не могу сказать "моя". Но ты разве можешь сказать "мой"?

Как только думаю о тебе, вспоминаю о твоей пьесе. Не могу отделить ее от тебя. В моем представлении это одно неразрывное целое. Она мне тоже не дает покоя. Тебе явно везет: срок конкурса передвинут, конкурентов у тебя мало и, по-видимому, слабенькие. Перед тобой открываются огромные возможности. Если до предела загруженная и к тому же нездоровая, ты за сравнительно короткий срок почти закончила третий акт, то теперь, подлечившаяся и набравшаяся сил, неужели за два месяца с лишним ты не сумеешь сделать четвертый акт и отработать все написанное? В глазах всех твоих друзей, знающих о пьесе, ты многое потеряешь. А провожавший тебя мнительный субъект будет просто зол и сердит на тебя. Ты просто обязана довести дело до победного конца. Шансы у тебя выросли, ты держишь их в своих руках. Неужели ты их выпустишь?

Глупый сорванец, пойми, что ты можешь получить премию или одобрение. И ты получишь, если будешь работать. Это очень важно. Дело не в деньгах и не в славе, хотя, знаю, ты не прочь иметь и то, и другое. Успех важен для тебя потому, что при твоей лени, отсутствии усидчивости и всяких настроениях тебе нужен толчок, который придал бы тебе уверенность в своих силах и по-новому повернул бы твою судьбу, позволил бы смело шагать вперед.

На днях я видел в театре "Комедия" пьесу "Сады цветут". Бездарная, пустая вещь. Твоя стоит неизмеримо выше. И все-таки "Сады цветут" ставят многие театры, а публика аплодирует даже в середине действия. Дело происходит в провинции. Из столицы возвращаются домой с учебы парень и девушка. Они

стр. 84

поженились, но скрывают это, боясь огорчить родителей. А родители только и мечтают об этом браке, но скрывают это, боясь нарушить счастье детей. На этой почве возникает сложная и пустая путаница, которая в конце концов распутывается. Вот и вся "идея".

Твою пьесу я отчетливо вижу на сцене. Она интересна и содержательна. Она будет иметь успех. Надо только кое-что доработать. Эти месяцы надо потрудиться по-настоящему, не покладая рук, послав ко всем чертям всех мешающих друзей и поклонников. Пойми, что все, что ты пишешь в непосредственном творческом порыве, получается хорошо. Потом остается лишь отделывать детали, выжигать искусственное и надуманное. И проверять себя: соблюдено ли чувство меры.

Если тебя это может подбодрить, знай, что я все время мыслями с тобой и желаю тебе успеха больше, чем хотел бы его для себя, больше, чем хочу назвать тебя "моей". Уверен, что ты не подведешь меня и сдержишь свое слово.

Целую. Юра.

5.IХ.40

Наденька! На мое письмо от 20.VIII ты поспешила ответить "авиа", спасибо. За попытку успокоить меня - тоже. "Откуда снова вылез этот несносный, излишне мнительный субъект?" - удивляешься ты. Тебе кажется абсолютно необоснованной моя подозрительность. "Какие поводы я дала тебе думать о том, что в момент отъезда прощалась с тобой навсегда?" Мыслей о прощании у тебя не было и нет, уверяешь ты меня, я слишком дорог тебе и дороги наши отношения.

Однажды я спросил тебя: как ты относишься к чеховской "Даме с собачкой"? Рассказ тебе нравится, был ответ, но курортные романы ты не одобряешь ("нагляделась на них в Ялте"). Мне бы тогда задуматься над этими словами, но я не мог представить себе, что наши отношения имеют для тебя нечто общее с банальным курортным романом.

Далее ты просишь извинения за то, что у тебя сейчас "совершенно нет возможности углубляться в эту тему". Ты можешь высказать лишь предположение, что в основе всего моя мужская неудовлетворенность и досада. И задаешь вопрос: а что я могу предложить, чтобы изменить наши отношения? Ни моя брачная постель, ни гостиничные ласки раз в году тебя не привлекают. В существующей ситуации неизбежно должна оставаться "наша большая искренняя Дружба". Вот спасибо, так спасибо - утешила. Браво!

В заключение письма ты просишь; если мне действительно дороги успех пьесы, а с ним и твоя судьба (ты в этом еще не удостоверилась?!), - прекратить всякие выяснения отношений. "Ленивая" и "легкомысленная", я работаю, как одержимая, даже во сне вижу какие-то сцены, вскакиваю, спешу их записать". Для тебя важен каждый час, свободный от редакционных дел, растрачивать их на что-либо я не имею права.

Никаких сомнений и никаких надежд у меня уже не остается. Выяснять больше ничего не потребуется, достигнута полная ясность. От души желаю тебе всяческих успехов.

Излишне мнительный, несносный субъект

Ю.З.

26.IХ.40

Сегодня получил твою телеграмму:

"Дорогой не руби сплеча одумайся жду хорошего доброго письма".

Я никогда не любил и не умел писать писем. В лучшем случае аккуратно отвечал, чаще всего отделывался молчанием. Ты была единственной, которой я писал много, хотя и бестолково, с желанием, от всей души.

За всю свою продолжительную жизнь я не написал столько писем, сколько тебе. Ну и что же? Ничего, все в порядке, сижу у разбитого корыта и горько смеюсь над собой. Вот глупец, на старости лет стал строить те самые иллюзии, от которых всю жизнь предостерегал других. Не правда ли, забавная картина?

Эта жизненная ситуация давно мне ясна. Спасибо, что ты подтвердила это самолично. Теперь уже закрыта самая последняя лазейка для иллюзий. Комментарии, как говорится, излишни.

Зачем ты выдумываешь, будто я говорил, что для дружбы у нас нет ничего общего. Не утверждал и не утверждаю. Но наша дружба, если ты хочешь этого, может сохраниться в рамках дружбы только в том случае, если эти рамки не будут нарушаться. Ты должна понять, что мне дается это нелегко и не следует злоупотреблять моей преданностью.

Когда-то мне снилось наяву, будто ты приходишь и говоришь мне, как Чайка: если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее. Это была коварная иллюзия. Я подозревал

стр. 85

это. И все-таки отвечал тебе: если тебе понадобится моя жизнь - приходи и возьми ее. Теперь я могу удержаться лишь в рамках дружбы. Если ты дикая собака Динго - то я могу быть Филькой. Но помни, что Таня с Филькой не заигрывала, не водила его за нос, не создавала у него иллюзий.

Короче говоря, сейчас ложка меда так же опасна, как и ложка дегтя. Я ненавижу чайные ложки, либо - бочка, либо - ничего. Давай лучше останемся просто друзьями.

Крепко жму руку. Ю. 3.

25.Х.40

Наденька! В Москве не очень приятные литературные новости, которые, возможно, уже дошли до тебя и могут тебя взволновать. Здесь о них много говорят. В Кремле был серьезный разговор с писателями. Говорят, и это, видимо, так, что передовица "Литературной газеты" от 15.IX написана на основе замечаний Сталина. Последующие передовицы этой газеты развивают его мысли. Авдеенко имел большую нахлобучку. Наши писатели давно нуждаются в хорошенькой встряске, и они ее получили. Вчитайся внимательно в передовицу "Литературной газеты", и ты увидишь, что к тебе это имеет некоторое отношение.

Вслед за встряской, как обычно водится, появились отдельные перегибщики и перестраховщики, которые раньше особенно были повинны в ошибках. Это страшные люди, они способны извратить самые замечательные мысли. С ними надо быть осторожней. Для таких людей ничего не стоит белое превратить в черное. Однако, сколько я ни стараюсь найти что-либо общее между "Законом жизни" и "Вирусом" (смотри "Лживая повесть" в "Правде" от 23.X) и твоей пьесой, не нахожу. Может, тебе следует еще раз внимательно перечитать пьесу именно с этой точки зрения.

Перечитал сейчас первые варианты первого и второго действий и недавно полученный черновик третьего действия, решил сделать несколько замечаний.

1. Если еще не поздно, обрати внимание прежде всего на Наташу. Претензии к ней у меня были еще по первому варианту. Возможно, в процессе работы ты уже учла их, но все же посмотри еще раз. Дело в том, что для меня Наташа - это ты. Но тебя там мало. Чтобы она запомнилась, чтобы читатели (и зрители) об этом образе говорили, пристрастно спорили, желательно сделать ее ярче. Многого уже не успеть, но хотя бы несколько коротких сценок, запоминающихся, броских фраз. Ее прототип кажется мне более интересным, содержательным, своеобразным.

2. В сцене отъезда Ирины показать, что она так запуталась во лжи, что коллектив отвернулся от нее, и она, отвергнутая всеми, бежит со случайным человеком.

3. Сложнее обстоит дело с Богдановым. Ничего страшного не будет, если его разоблачение произойдет не в "канонах" советской литературы. Может быть, это и хорошо. В первом действии на него даже нет намека, и, если ты помнишь, мне казалось необходимым корректировать именно в этом направлении. Допускаю, что теперь перестраиваться трудно. Поэтому, может быть, имеет смысл изобразить Богданова человеком благодушным и политически близоруким, который, будучи честным, оказался невольным пособником негодяя. Он должен тогда стать типом коммуниста из той категории, которая поплатилась за свою близорукость (уж мне-то эта категория хорошо известна!). Может даже внести элемент страховки в его поведение.

4. Ничего не утрировать. Лучше не досказать, чем сказать лишнее. Всегда соблюдать чувство меры. (Впрочем, и в жизни это нелишнее.)

О других замечаниях писать не стоит. Поздно. Боюсь помешать. Посылаю письмо "авиа". Надеюсь, что-то из моих замечаний тебе пригодится.

С самыми добрыми дружескими пожеланиями. Юрий.

5.XI.40

Боюсь, что ты сильно расстроена в связи с новейшими настроениями в литературных кругах. Здесь, например, ходят самые невероятные слухи. Говорят, что Фраермана ругают за его "Дикую собаку" и те, кто раньше хвалил его, теперь отмежевываются, признают ошибки. Говорят, что в спектакле "Мадам Бовари" запретили целоваться. Слухи идут от окололитературных кругов.

Ясно, сейчас подул новый ветерок, кое-кто растерялся и с водой выплескивает из ванны ребенка. Ясно и то, что наступил период, когда в литературе будут культивироваться положительные герои, прочная советская семья и т. д. Думаю, что такой поворот совершенно правильный. А в свете международной ситуации даже совершенно необхо-

стр. 86

дим. В самом деле, почему наши дворянские и многие буржуазные писатели за рубежом умели так любовно описывать своих героев, что невольно к ним привязывался и хотелось им подражать, а наши писатели копаются в грязи.

Но было бы досадно и обидно, если бы этот новый поток, как у нас иногда бывает, очернил и отбросил тех, кто этого не заслуживает. Я уверен, что даже с точки зрения новых требований нет оснований браковать твой труд. Но, учитывая отдаленность вашей столицы от Москвы и свойство трусливых людей пугаться и теряться при всяком, неожиданном для них повороте, невольно начинаю беспокоиться за тебя. Ну если даже случится худшее, особенно расстраиваться не стоит. В конце концов пьеса явилась для тебя хорошей школой. Ты убедилась, что можешь осилить этот вид произведения, и, когда будешь писать новую пьесу, проявишь больше чувства нового.

10/ХI иду на военный сбор. Дней на 30-35. Не знаю, буду ли в Москве или отправят куда-либо. Во всяком случае, если надумаешь, пиши на Парк. Я договорюсь, чтобы мне пересылали твои письма. А жду я их, как всегда, с нетерпением.

Юрий.

5.ХII.40

Славная Наденька! После долгого перерыва получил от тебя письмо. Очень рад самому этому факту и особенно тому, что в этом письме. Пьеса закончена, отпечатана в трех экземплярах, один за день до истечения срока сдан на конкурс, второй остался у тебя, а третий достался мне "по праву соавторства". Большое спасибо. Это для меня неожиданный и потому особенно дорогой подарок.

Вместе с тобой буду волноваться за судьбу пьесы. Безумно хочется, чтобы она была отмечена. Но, по совести говоря, заразился от тебя паникой, чему способствовали всякие местные глупые слухи, исходящие от окололитературных кругов. Ты это, вероятно, почувствовала в моих прошлых письмах. При всех обстоятельствах стыдиться пьесы тебе не приходится. Ведь это первая проба сил. А то, что ты волнуешься и уже, только сдав пьесу, видишь в ней уйму недостатков, - это хорошо. Без высокой требовательности к себе нет творчества. Раз ты недостатки видишь - ты и устранить их сумеешь при любом решении жюри.

Если же пьеса будет отмечена (а я на это не теряю надежды), ты обязана будешь выслать мне мою долю вознаграждения, как "соавтору", готовому разделить с тобой ответственность. Вознаграждение принимаю только в виде нескольких теплых писем.

У меня новостей нет. Военный сбор немного отсрочили, хотя назначение я уже получил. Все время буду находиться в Москве.

Наденька, не надо поддаваться унынию. Никаких мыслей о том, чтобы забрать пьесу, не участвовать в конкурсе. Надо крепко держаться. Верь в свои силы - победа будет за тобой.

Дружески, братски обнимаю и желаю успехов на всех поприщах.

Юрий.

14.ХII.40

Снова меня мучили какие-то мрачные предчувствия, и, боясь очутиться в глупом положении, я не решался писать тебе. Но они сразу же рассеялись, как только получил два ожидавших меня твоих письма. Стало веселее и радостнее. Много ли человеку нужно? Теперь мое молчание кажется мне таким свинством, за которое готов высечь сам себя. И надо же быть таким дураком, чтобы доверяться предчувствиям! Я уже был крепко наказан за это и чуть было снова не наступил на те же грабли.

Очень порадовали меня твои многочисленные успехи. Прямо замечательно, что ты сразу после сдачи пьесы, преодолев сомнения и уныние, ринулась в активную деятельность. С гордостью читал о всех твоих новых "чинах". Вот так сорванец! Это значит его ценят и уважают, иначе ведь не стали бы избирать.

Рад за твои газетные успехи. Меня не удивляет интерес, проявленный к тебе "Советским искусством". Тебе нередко удаются очерки и заметки, они хороши своей свежестью и непосредственностью. Такой материал ценится в любой газете.

То, что тебе стали доверять передовые статьи, - это тоже свидетельствует о твоем росте. Но едва ли стоит увлекаться ими. Это не твой жанр. Они портят язык, вытравливают непосредственность, сушат. Правда, и передовые можно писать ярким и сочным языком и наполнять их богатым содержанием. Но для этого, помимо литературных способностей, надо иметь солидную теоретическую подготовку, обладать большим опытом практической работы и уметь сочетать и то, и

стр. 87

другое. К сожалению, таких "передовиков" у нас мало. Даже в "Правде" встречаются посредственные передовицы, а в провинциальных газетах они составляют правило.

Мне кажется, ты находишься сейчас на подъеме. И, пожалуй, именно сейчас подходящее время для еще одного серьезного шага: пора вступать в партию. Тебя охотно примут, и тебе это даст многое: вступление в партию закрепит те шаги, которые ты уже сделала, помешает отступлению и обяжет брать новые подъемы, как бы круты они ни были. Я рад буду дать тебе рекомендацию. Думаю, что имею на это право, ибо хорошо знаю и твои сильные стороны, и твои недостатки.

Напрасно ты боишься за пьесу. Независимо от того, какое решение вынесет жюри, хочу взять ее под защиту. К тому, что писал ранее, добавлю: работа над пьесой помогла тебе разобраться в самой себе, уяснить, что плохо и что хорошо; что делать и чего не делать дальше. Работа над пьесой, а следовательно, и над самой собой помогла тебе пойти на подъем. Уже из-за одного этого следовало работать. И если бы даже решение жюри оказалось неблагоприятным (жюри тоже может ошибаться), то и в этом случае нельзя считать, что время потрачено зря.

С нетерпением жду твоих сообщений о решении жюри.

Вчера вечером вернулся из дома отдыха, сегодня я уже на работе. Дома хворают ребята. Отдохнул хорошо. Много думал о тебе, особенно когда перечитывал "Жан-Кристоф". Какими славными, милыми и симпатичными выводит Р. Роллан своих героев, прямо можно влюбиться. И насколько выше этих героев стоишь ты, обыкновенная советская девушка. Люблю тебя за это. Юра.

29.ХII.40

Надюшенька, что с тобой, девочка? Почему у тебя опять кислое настроение? Думаю, что это результат физической усталости, а может быть, и нервной перегрузки. Мне вдруг подумалось: а нет ли моей вины в том, что ты так много, так напряженно работала? Словно старалась опровергнуть мой опрометчивый упрек в лености и легкомыслии, доказать, что ты совсем не такая. Если это действительно так, никогда себе не прощу, что спровоцировал или хотя бы не остановил эту безумную гонку. Едва приведя себя в норму, вернулась не только к работе в секретариате, но и "как одержимая" стремилась закончить пьесу. Сдав пьесу, ринулась в общественную жизнь, стала много писать для газеты. К тому же, подозреваю, ты нерегулярно питаешься. Ну и, само собой, мало спишь.

А теперь послушай меня и делай, что скажу. Прежде всего безотлагательно отправляйся к врачу, узнай, в каком состоянии твое сердце и на каком уровне держится кровяное давление, а потом точно выполняй все предписания. Во-вторых, установи для себя и для Любочки твердый режим: утренняя зарядка, обтирание, горячий завтрак, прогулка на воздухе; днем - обед в одно и то же время (если нужно - диета); вечером - легкий ужин, проветривание комнаты, ложиться спать в один и тот же час. Читать только сидя и при хорошем освещении.

Ну, вот ты улыбаешься и думаешь: кто же всего этого не знает? В том-то и дело, что знают, да не исполняют. Я бы не стал писать тебе этого, если бы не почувствовал, как благотворно действует режим. У меня сейчас чудесное, какое-то особое умонастроение, умиротворенное, что ли. Люди кажутся такими славными, хочется обнять весь мир (наш советский, конечно). И все это лишь потому, что каких-то 12 дней хорошо отдыхал, т. е. нормально питался, спал, много находился на воздухе (совершал лыжные прогулки). Когда установишь режим, - быстро к нему привыкнешь, и он станет такой же потребностью, как привычка чистить зубы и мыть руки перед едой.

А теперь, покончив с нудными назиданиями, хочу поздравить тебя с Новым годом. При всех сложностях и трудностях уходящий (согласись) был для тебя удачным. Желаю, чтобы наступающий 1941-й был еще более счастливым. И пусть начнется он с твоей победы на конкурсе. Так что встречай его весело и шумно, забудь о всех трудностях, а заодно - о далеких, тоскливых и назойливых друзьях.

Я же мыслями всегда с тобою, верен тебе, как никогда и никому. Знаю, ты этого не ценишь. Не важно. А я на собственном опыте убедился, что прав Р. Роллан: "Все проходит: воспоминания о словах, о поцелуях, об объятиях влюбленных тел, но соприкосновения душ, которые хотя бы один раз сошлись и узнали друг друга среди толпы мимолетных образов, не сотрутся никогда".

Обнимаю. Юра.

стр. 88

10.I.41

Милая Наденька! Не знаю, то ли все еще сказываются последствия удачного отдыха, то ли окрыляет вера в твою победу на конкурсе, - у меня сохраняется умиротворенное настроение, и все мне представляется в розовом свете. То ли на самом деле твои письма стали ласковее и теплее, они напоминают мне твои первые письма из Ялты. Такие хорошие, умные, талантливые...

Мне стыдно за свою бесцветную, суконную писанину, стыдно за беспомощность в подборе нужных слов. Какая нужна самоуверенность, чтобы после этого критиковать твои очерки и пьесу. Подумаешь, вообразил себя чуть ли не Пигмалионом, ваяющим свою Галатею. Единственным оправданием для меня может служить то, что в мои замечания вложены самые лучшие чувства, кусочек моего сердца.

"Пилот Мария Салова" написан очень хорошо. Я бы даже сказал блестяще, если бы не боялся породить у тебя головокружение от успеха. Чтобы проверить себя, я дал прочитать очерк некоторым нашим работникам. Всем понравился, хвалили. А я был на седьмом небе, точно этот очерк написан мною. Очерк написан несравненно лучше того, что когда-то мне нравилось в ялтинской газете. В этом прежде всего твоя заслуга. Но сказывается, видимо, и то, что в коллективе вашей редакции культивируется большая требовательность к себе.

Вместе с тем меня беспокоят нотки сомнения, тревоги и чуть ли не паники в твоих последних письмах. Напрасно ты возводишь на себя поклеп. Для этого нет никаких оснований. Мне не удалось нигде найти даже намека на то, что ты кому-то подражаешь или кого-то повторяешь. Верно, о вредителях, их вольных или невольных пособниках писали, ну и что же? А разве о любви писали мало? С древнейших времен, - сказители, затем поэты, прозаики, драматурги славят любовь, "про это" написаны Монбланы и Эвересты книг и не повторяются. В твоей пьесе люди показаны по-своему, по-новому. В этом и заключается особенность. Глупо искать особенное в каких-то исключительных ситуациях. Наоборот, жизнь надо показывать такой, какова она есть. Это тебе удалось.

Повышенная требовательность к себе - великое дело. Действительно, даже в случае успеха на конкурсе придется много поработать, чтобы получилось произведение, достойное опубликования и постановки на сцене. Но для сомнений, тем более паники, у тебя нет никакой почвы. Не думай, что пишу так лишь для того, чтобы тебя успокоить. Я на самом деле убежден в этом. А скоро и ты в этом убедишься. Выше голову, милая Надюша.

Обнимаю. Юра.

22.I.41

Наденька, радость моя и гордость!

Все-таки - Победа! Не беда, что премия третья, - все равно это первенство, поскольку первая и вторая премии не присуждены. И тем более это победа, что поощрительные вознаграждения получили кандидат исторических наук и режиссер театра (?!). Радуюсь вместе с тобой. Думаю, нет на свете другого человека, который бы так переволновался и так близко принимал к сердцу судьбу пьесы.

Это замечательно. Теперь ты можешь готовиться с новыми силами к новым шагам вперед.

Немного страшно высказывать свои соображения по поводу твоих творческих замыслов. Ведь и раньше мои скромные замечания не всегда находили должный отклик. Поэтому не буду многословен и скажу лишь то, о чем не могу молчать. Если раньше самым страшным было неверие в свои силы, то теперь самое опасное будет в том, если у тебя вскружится голова. Прекрасно, когда тебя хвалят для других. Очень хорошо, если тебе хотят помочь протолкнуть пьесу на сцену. Надо воспользоваться этой помощью, не забывая при этом о нравах, сохранившихся в театральной среде еще со старых времен! (Границы тут ясны: быть принципиальной, не позволить себя купить.)

Но подозрительно, когда тебя хвалят для тебя. Поменьше верь таким людям. Побольше рассчитывай на свой здравый смысл. Путь для дальнейших шагов вперед может быть только один: работать и учиться, учиться и работать. Это самое главное. Прости за назойливые, набившие оскомину поучения.

Можешь сердиться, можешь негодовать, но я никогда не перестану звать тебя вперед. И сейчас спрашиваю: как ты смотришь на то, чтобы взяться за повесть? Нет ли смысла попробовать свои силы в этом жанре? Мне кажется, что повесть или небольшой роман должны у тебя получиться. У тебя хороший язык, когда ты работаешь над ним. А это очень важно. В пьесе нет простора проявить эту свою сильную

стр. 89

сторону. Потом надо быть большим художником, чтобы суметь заинтересовать зрителя внутренними конфликтами. А в романе этого легче достигнуть. Тогда и поиски внешних конфликтов не будут представлять проблему.

Например, я бы взялся на твоем месте за такую тему (эта тема о тебе, но с переделанным концом): молодая девушка, комсомолка пишет первую пьесу. Преодолевает огромные трудности. Пьеса готова, но она забракована. Но автор, который в процессе работы над пьесой познает себя, все свои слабости и недостатки, познав себя, находит правильную дорогу и бодро шагает по ней вперед. В пьесе ты показала себя такой, какой могла бы стать, если бы развились все дурные тенденции, заложенные в тебе. В повести можно показать себя такой, какой ты могла бы стать, если бы развились все твои хорошие тенденции. Мне кажется, для этой темы ты располагаешь богатым материалом. Фоном можно изобразить редакционные будни. Если бы у меня были твои способности, я сумел бы, пользуясь лишь твоими письмами, написать подобный роман. А тебе и Бог велит! А в общем, как знаешь, тебе видней.

О предновогоднем письме: ты угадала, оно действительно написано в миноре. И для него достаточно причин, о которых не стоит распространяться. Что касается строгого распорядка дня, здорового режима и т. д. и т. п. - то ты не улыбнулась, как я ожидал, а рассмеялась, но тут же и рассердилась. Пишешь: "Опустись на землю, оглянись вокруг. Где ты видел работающую женщину, которая сумела создать санаторный режим для себя и своей семьи?" Что ж, и на этот раз ты права. То, что я насоветовал, возможно лишь в условиях, когда кто-то о тебе заботится, а если приходится думать еще и о Любочке, о Юрике и о приехавшем отце... Представляю, как тебе трудно. Стыжусь своей неуемной и неумной назидательности.

Еще раз от всего сердца поздравляю с Победой!

Юра.

18.II.41

На мой призыв подумать о повести ты никак не откликнулась. Понимаю: пока не до того. Ты теперь занята тем, что "безумно транжиришь" полученную премию. По твоим меркам и понятиям она огромна. Еще бы: рассчиталась со всеми летними отпускными долгами, купила шкаф для белья и легкой одежды, постельные принадлежности для отца и кой-какую посуду, по знакомству достала красивые занавески на окна и - самая большая радость - осуществила мечту своей юности: приобрела по случаю настольную лампу с зеленым абажуром. Рад за тебя.

Пусть тебе, девочка, будет тепло и уютно в твоей обустроенной квартирке, пусть тебе охотно и легко пишется под этим вымечтанным абажуром. Верю: рано или поздно свет этого абажура неудержимо потянет тебя за твой письменный стол. Он обязательно прорвется сквозь житейские, будничные заботы, как пробивается зеленая трава сквозь сухую землю, а иногда и сквозь асфальт.

В первый момент я слегка опешил, выхватив из текста твоего письма слова "медовый месяц". А потом над собой посмеялся. Это же о целом бочонке меда, который Степан Тимофеевич накачал для вас из своих двух ульев! Мед вы теперь едите утром, днем и вечером, со всем, что подается к столу. Разве что в борщ не кладете. Надеюсь, мед прибавит румянца тебе и Любочке. Завидую. Отнюдь не столько меду, сколько тому, что вы вместе и в вашей семье все хорошо.

Значит, Степан Тимофеевич поразился, увидев снег, выпавший как раз в ночь перед его приездом? Но не растерялся, пошутил: "Вот ядрена-ворона, и он - туда же за мной!" Обрадовался, встретив на улице не одних "мусульманцев", а и "других прочих людей".

Наденька, милая, я искренне благодарен тебе за то, что ты (не знаю, в каких уж пределах) рассказала отцу обо мне и даже показала ему мою фотографию и ту, где мы у Фонтана Дружбы. Но своего ответа на его вопрос: "А дальше-то как? Он к тебе приедет, или тебя к себе заберет?" - ты не написала. Какой же он, этот ответ? Как же дальше, Наденька? Что нам делать? Что?! Обнимаю и целую.

Юра.

3.III.41

Никогда, даже в детстве, я не любил каруселей, этого бессмысленного верчения по одному и тому же кругу. Куда предпочтительней были для меня качели. В момент взлета кажется: ты вот-вот взлетишь в небеса. В момент падения - одна- единственная мысль: выдержать, не поддаться силе, влекущей тебя вниз.

стр. 90

В жизни тоже случаются свои "качели". И тут особенно важно ни в коем случае не поддаться. К тебе это, девочка моя дорогая, сейчас относится непосредственно.

То, что кандидат исторических наук, удостоенный на конкурсе поощрительного вознаграждения, оказался женщиной и к тому - женой ответственного работника Горкома партии - это случайность.

То, что ее муж счел необходимым вступиться за нее, - это житейская закономерность (я тоже готов вступиться за тебя).

То, что он избрал такой путь, - форменное безобразие, использование своего служебного положения.

Надо же: вызвал и отчитал председателя жюри за то, что признали достойной премирования вредную и бездарную пьесу какой-то недоучки. Устроил разнос Главному режиссеру театра за то, что, утратив политическое чутье, включили твою пьесу в репертуар и, более того, собираются открывать ею предстоящий сезон. Тот и другой своей вины не признали, сослались на коллективное принятие решений.

Звонил вашему редактору, навязывал статью, вскрывающую идеологическую порочность и художественную беспомощность пьесы, политическое недомыслие руководителя жюри и главрежа. Редактор (как же тебе с ним повезло!) ни за чью спину не прятался, ответил, что пьесу читал, находит в ней отдельные недостатки, но бездарной, тем более вредной, ее не считает.

И наконец - апофеоз неистовой активности горкомовца: докладная записка в ЦК партии с такими обвинениями:

Великая стройка показана в кривом зеркале. Вместо акцента на самоотверженный труд двух братских народов - нагнетание трудностей и неувязок. Вместо реального героя, ценой собственной жизни предотвратившего аварию, - надуманный, нехарактерный для нашего времени, классовый враг. Вместо стойкого коммуниста-руководителя - болтун, фанфарон и хлюпик. И вообще стройка для автора лишь выигрышный, спекулятивный фон. Более половины текста отдано копанию в личной жизни и любовным отношениям персонажей. Результат - вместо утверждающего оптимизма - уныние и нездоровый надрыв.

Все это было бы смешно, если бы не было так гадко, отвратительно. Очень хорошо понимаю тебя, милая Наденька, ты не можешь не расстраиваться и не возмущаться. Я тоже возмущен до глубины души и страдаю от того, что не могу вмешаться (кто я тебе?).

Надеюсь, что созданная в ЦК Комиссия объективно и со знанием дела разберется во всем.

Потерпи, Наденька, выдержи, не поддайся унынию. Помни, "качели" не только влекут вниз, но и взмывают вверх. Пусть тебя не смущает и не пугает мой печальный пример. Опоры моих "качелей" оказались подрублены основательно, и после очередного взлета произошел обрыв. Но даже я не перестаю надеяться на то, что взлет у меня еще впереди. А ты, прошу тебя, не сомневайся, не теряй веры в лучшее. Справедливость неизбежно восторжествует.

Прими мои поздравления с женским праздником, самая лучшая, самая замечательная, неизменно любимая женщина.

Юра.

29.IV.41

У тебя удивительно сведущие и доброжелательные информаторы. Тебе стало известно, что председатель жюри представил Комиссии ЦК протокол итогового обсуждения результатов конкурса со всеми положительными и отрицательными мнениями о пьесе и количеством голосов, поданных за присуждение ей третьей премии. Главный режиссер театра - соответственно протокол заседания художественного совета, на котором достаточно серьезно обсуждался вопрос о твоей пьесе, ее достоинствах и недостатках, и где единогласно принято решение о включении ее в репертуар.

Редактор, в свою очередь, в объяснительной записке подтвердил свою оценку пьесы и опроверг кляузу горкомовца о том, что тебе якобы были созданы тепличные условия для работы над пьесой. Написал, что ты успешно исполняла обязанности ответственного секретаря, притом последние две недели имея на руках больничный лист (об этом ты мне при встрече не говорила).

И что же? Какой вердикт вынесла Высокая Комиссия? Какое решение на основании этого вердикта принял ЦК?

Поразительно! Уму непостижимо!

Пьеса из репертуара театра исключена. Вопрос о ее дальнейшей судьбе рекомендовано рассмотреть после радикальной переработки.

Председателю жюри и главрежу поставлено на вид (за что?).

стр. 91

Редактору газеты указано (на что?).

А как же "герой" этой бесславной истории? Я бы таких выгонял из партии. Ваш ЦК счел возможным... Перевести его на более высокую должность (?!).

Не чем иным, как отголоском московской кампании разоблачений и проработок, назвать эту гнусную историю нельзя.

Погромщики и перестраховщики везде находятся. Наилегчайший путь заработать политический капитал, "выскочить в дамки".

Я надеялся, что все окончится хорошо, что в ЦК найдутся люди, способные подняться выше дурных поветрий. Эта надежда (как и многие другие) не оправдалась. Я глубоко разочарован.

С болью и горечью сообщая обо всем, что произошло, ты благодаришь меня за то, что я "воодушевлял и поддерживал" тебя все месяцы работы над пьесой. Неустанно убеждал в том, что пьеса, еще даже не законченная, "интереснее и глубже" некоторых идущих на сцене. В то же время ты несколько сожалеешь о "слишком розовых очках" моей любви.

Вот уж это, Надюша, напрасно. Возможно, "розовые очки" сыграли какую-то роль в оценке того, что ты написала. Но вспомни и согласись - они не мешали мне видеть в твоей работе недостатки и указывать на них. Другое дело, насколько ты прислушивалась к моим замечаниям и советам. Но что теперь? Пусть это будет уроком. Для тебя. И для меня.

Чем ты теперь намерена заняться, помимо основной работы? Боюсь, что после всего пережитого ни на что другое сил у тебя (физических и моральных) уже не осталось. Тебе бы сейчас в хороший санаторий, да два отпуска в году не положены. Когда собираешься в очередной отпуск? Где намерена его провести? Разумнее всего было бы посвятить его исключительно отдыху и лечению.

Обнимаю тебя. Привет домашним. Юра.

10.VI.41

Наденька, милая! Прошедшие полтора месяца принесли мне два радостных, давно ожидаемых события. Первое: с меня наконец снято партийное взыскание. Второе: мне присвоено очередное воинское звание. Это позволило мне рассчитывать на добрые перемены в моей, а возможно, и в нашей с тобой жизни (упрямец, не перестаю об этом мечтать!).

Эти два события совершились без моего участия, они, как говаривали прежде, дарованы свыше.

Третье событие подготовлено мною, всем моим поведением за прошедшие двадцать три месяца. Все это рано или поздно неизбежно должно было случиться, но как-то не так - пристойнее, человечнее.

В тот вечер Вера, как никогда, долго задержалась на работе. Я покормил детей ужином, уложил спать, приготовил свежую заварку для традиционного вечернего чаепития и взялся за рукопись. Под шум начавшегося дождя работалось легко, быстро.

Вера открыла дверь своим ключом, вопреки обыкновению, не раздеваясь прошла на кухню. Уляпанные грязью галоши оставляли на полу расплывчатые темные пятна. С ее промокших, свисающих прядями волос, с лица, с плаща стекали крупные дождевые капли.

Она бросила на стол объемистую бандероль, адресованную "лично директору школы". Из надорванной упаковки выскользнул листок с машинописным текстом и... с десяток твоих писем.

Я вскочил. Попытался выдавить хоть слово. Но был остановлен ее твердым, раздельным "не на-до!". Тут же, не глядя на меня, она глухо, монотонно добавила: все необходимое я тебе соберу, детям скажу, что ты в длительной командировке, ключи от дачи там, где всегда. И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. На рассвете я взял в прихожей туго набитый чемодан и уехал на дачу, где и пребываю вот уже три недели.

Помнишь, я писал тебе и говорил, какой у нас чудесный коллектив, как замечательно ко мне относятся сотрудники. Я был так в них уверен, так перед ними открыт, что в первую нашу встречу приводил тебя в отдел, знакомил со своими коллегами, как своего друга, начинающего журналиста. Позже давал им читать твои очерки, рассказывал о твоей пьесе, советовался о покупках для тебя.

И вот один из них сообщил моей жене все эти факты, да еще с издевательскими комментариями. Более того, подобрал ключ к моему письменному столу, извлек пачку твоих писем и вместе с анонимным доносом отправил в школу.

Я знаю, кто это. Лицезрею его каждый день. Мы сидим с ним в одной комнате. С недавних пор он числится моим заместителем. Я то и дело ловлю его

стр. 92

откровенно насмешливые или злорадствующие взгляды. С ним, как и со всеми, по служебным делам ухитряюсь разговаривать обычным тоном. В минуты, когда мы остаемся наедине, я сжимаю под столом кулаки, еле сдерживаясь от того, чтобы не задушить его, не измочалить в честной мужской драке. (Как жаль, что отошли в прошлое дуэли.)

Я безумно тоскую по детям, глубоко и искренне жалею Веру, она не заслужила такого позора. Я не виноват в том, что полюбил другую, - это было сильнее, выше меня. Но я не должен был отделываться полуправдой о наших с тобой чувствах (именно чувствах, ибо фактические отношения не перешли за грань дружеских), я обязан был сказать ей все как есть. Ты была совершенно права: требуя полной искренности, абсолютной честности от тебя, - сам я буквально погряз во лжи.

Наденька, милая моя (увы, не моя), бесконечно любимая девочка! Признаюсь себе: впервые в жизни я не просто растерян, я - потерян. Не представляю, что мне делать. Оставаться в Парке и каждодневно видеть виновника моего краха... Нет, виноват я сам! Видеть того, кто так подло злоупотребил моей доверчивостью... Проситься на другую работу? Куда? В Сибирь? На Дальний Восток? Но при разности координат нам уже никогда не встретиться. В твой город, в твою газету? Кем? Там нет вакансий.

Прекрасно изучив характер моей жены, знаю наверняка: в семью возврата мне нет. Неплохо зная тебя и твои возможности, понимаю: ни к тебе приехать не могу (четвертым в одну комнату?), ни тебя взять к себе (на дачу, принадлежащую родителям Веры?).

Я загнан... Нет, я сам загнал себя в угол. Мне невыносимо тяжко. Я виноват перед Верой, перед моими мальчиками. Но, верь мне, милая Наденька, ни на одну минуту я не раскаиваюсь в моей любви к тебе. За каждый день и час наших коротких встреч, за каждое письмо (пусть иногда и огорчавшее меня) я тебе безмерно благодарен. Ты - самая большая мука и самое большое счастье моей жизни.

Вся моя нежность - в этом поцелуе. Юра.

На Парк ни при каких обстоятельствах не пиши, только до востребования. Отвечу, как только разберусь сам с собой. Прости.

Все тот же Юра.

19 октября 1941 года, выполняя воинский долг, в бою с немецко- фашистскими захватчиками старший политрук Золотов Юрий Сергеевич пал смертью храбрых.

стр. 93

Постоянный адрес данной публикации: