Павел ГОЛУБ, доктор исторических наук, профессор

Мрачные предчувствия генерала-диктатора вскоре оправдались. В июле по фронту прокатилась новая, еще более грозная волна антиправительственных выступлений. Восстали солдаты одного из батальонов Дайеровского полка, сформированного по инициативе главкома войск интервентов ген. Айронсайда из пленных красноармейцев и заключенных. По свидетельству ген. Марушевского, восставшие перебили офицеров, в том числе нескольких англичан, и перешли к "красным". 6 июля то же произошло и в славяно-британском легионе, который по замыслу британских генералов должен был стать верным стражем оккупационного режима. Восставшие солдаты напали на офицерские казармы, расстреляли 7 ненавистных командиров (в том числе 3-х англичан) и с ротой своих сторонников ушли к большевикам. Миллер разослал списки восставших с приказом - при первой возможности арестовать их и предать военно-полевому суду 137 .

Волнения перекинулись в 4-й полк, но их удалось подавить. 11 человек были расстреляны, часть заточена в тюрьму, остальных согнали в рабочий батальон с драконовским режимом 138 . Не успели генералы прийти в себя, как вспыхнуло грозное восстание в 5-м полку в с. Чекуево. Командир полка и часть его штаба были арестованы и отправлены на советскую сторону в Вологду. "5-й полк, - писал ген. Марушевский, - перестал существовать". Онежский фронт рухнул. На следующий день, 22 июля, восстал 6-й полк на железнодорожном фронте. Часть восставших перешла на советскую сторону, остальных, при помощи англичан, удалось обезоружить, активистов арестовали, 4-х человек расстреляли 139 .

После всего случившегося диктатор Миллер пришел в неописуемую ярость и 26 июля издал приказ, в котором метал громы и молнии. В приступе ярости он не нашел ничего умнее, как свалить причину катастрофы на агитацию большевиков, тогда как следовало на себя оборотиться, на свою политику. "Я заявляю во всеобщее сведение, - угрожал он, - что в моих руках находится несколько сотен лиц, замешанных в грязном деле большевистской пропаганды. Многие из них осуждены на смертную казнь, но из человеколюбия эта смерть им была заменена каторгой и тюрьмой" 140 . Генерал явно лгал насчет "человеколюбия", ибо жизнь многих его пленников уже оборвалась под пулями карателей, а от обещанных им благодеяний в виде каторги и тюрьмы тянуло тем же холодом смерти, только медленной.

Неистовствовал и главком войск интервентов ген. Айронсайд, окончательно убедившийся, что все его труды по сколачиванию туземной армии пропали даром. В интервью корреспондентам газет он раздраженно заявил: "Мы не понимаем русских. Скоро год, как мы на севере России... Мы хотели помочь вашей борьбе против большевиков... И, однако, что же мы видим? Русские не хотят сражаться. Всюду на позициях стоим мы, а те, что есть, бунтуются, организовывают восстания, и мы должны эти восстания подавлять. Это бесполезная затея, которая дорого стоит королевскому правительству. Я ездил в Лондон с подробным докладом, и решен окончательно и бесповоротно увод наших войск из России. К тому же этого требуют наши рабочие" 141 .

На "окончательное и бесповоротное" решение союзников уйти с Севера повлиял провал предпринятого ими летом 1919 г. наступления на Котлас с целью соединения с войсками Колчака. Это была, как известно, заветная мечта ген. Айронсайда, он очень хотел прославиться прорывом на соединение с восточной контрреволюцией. Еще больше мечтал об этом военный министр Великобритании Черчилль. Успехами на фронте рассчитывали поднять упавший моральный дух засидевшихся в окопах солдат союзников, а также дезорганизованных восстаниями частей "Северной армии". Из Анг-

лии прибыли две добровольческие бригады численностью до 8 тысяч человек, из Америки - несколько специальных судов для действия на Северной Двине. Наступление, имевшее поначалу некоторый успех, вскоре захлебнулось. Сказались низкий моральный дух наступавших, стойкое сопротивление советских войск, но, главное, вести о поражении армий Колчака, безостановочно откатывавшихся на восток под ударами Красной Армии. Догнать их, даже при самом успешном наступлении воинства Айронсайда, было уже невозможно. Главная идея вторжения союзников на Север, сформулированная в их коллективной ноте N 31, лопнула. Теперь пришлось думать о том, как побыстрей упаковать чемоданы и бесславно отплыть домой. Черные дни надвигались для марионеточного режима. Предстоявший уход союзников повергал его в шок. Противостоять советским войскам в одиночку, без поддержки оккупантов, при разлагающейся собственной армии и быстро накалявшейся атмосфере в тылу, было делом безнадежным. Главком войск союзников Айронсайд в беседе с ген. Марушевским еще в июле 1919 г. на вопрос собеседника, что будет с Северной областью после ухода союзников, ответил напрямик: "Ну, конечно, вслед за нами придут большевики" 142 . Это повергало правителей Севера в ужас. Что делать? Бежать вместе с союзниками или оставаться на месте до конца? У диктатора Миллера оставалась еще надежда, что выручит наступление Деникина на Москву. Оно в это время было в самом разгаре. "Я полагаю, - сообщал Миллер Юденичу в августе 1919 г., - если есть твердая уверенность, что власть большевиков будет сломлена до наступления зимы наступлением вашим, Колчака, Деникина, и вследствие внутреннего разложения, то нам нужно оставаться здесь до последнего..." 143 . И режим Миллера, как зверь, попавший в западню, решил защищаться "до последнего".

5. АГОНИЯ ДИКТАТУРЫ ГЕН. МИЛЛЕРА

В августе 1919 г. правящий режим Северной области вступил в полосу нового, еще более глубокого политического кризиса. Между ним и основной массой населения пролегла глубочайшая пропасть. В ответ на реакционную, репрессивную политику власти к ней повернулись спиной рабочие, негодовали и возмущались недавними расправами солдаты армии, на пределе напряжения от поборов и экзекуций была деревня. Выражая общее настроение, совет профсоюзов Архангельска в августе 1919 г. заявил: "Власть, которая взяла на себя управление областью, оказалась неспособной понять политическую обстановку - она подходила к созданию области старыми, испытанными во времена царизма методами. Установилась невероятная политическая нетерпимость. Люди, активно боровшиеся с большевизмом, и те, которые путем горького опыта пришли к пониманию государственности, были без всякого разбора взяты под подозрение: по простым доносам черносотенцев бросались в тюрьмы, и над ними творилась расправа путем заточения на Мудьюге... В Северной области отныне не должно быть правительства, не опирающегося на доверие народа, правительства безответственного, случайного" 144 . Это уже было равносильно призыву - "Долой!".

Правительство понимало всю накаленность атмосферы и, боясь остаться один на один с возмущенными массами населения в предвидении близкого ухода союзных войск, решило прибегнуть к двуличной политике: для вида пойти на "братание" с народом, а на деле держать дубину репрессий наготове, чтобы пустить ее в ход, как только это потребуется. Так родилась идея созыва земско-городского совещания будто бы для единения власти с народом. Прием не новый, многократно испытанный теми, кто, подобно режиму Миллера, попадал в пиковое положение. Им, к примеру, пытался воспользоваться и адмирал Колчак, объявивший накануне своего падения о созыве Земского собора. Но ему это не помогло. Идею "либерализации" реакционной власти Северной области подал из Парижа Чайковский. Еще 15 марта он шлет в Архангельск установочную телеграмму. В ней говорилось: "Европа, ее общественное мнение настроены против реакционных сил в России. Поэтому надо всячески поддерживать имидж демократичности власти, привлекать общественные организации к государственной работе". Такое привлечение, подчеркивал Чайковский, следует произвести "в спешном порядке" 144 .

Правда, Миллер и его окружение с этим особо не спешили, но все же совет Чайковского приняли, хотя и со скрежетом зубовным. Накануне земско-городского совещания в правительстве произвели рокировку, из него вывели ряд одиозных фигур, в том числе ген. Марушевского, министра юстиции С. Городецкого, запятнавших себя свирепой расправой с патриотами, и заявили о готовности включить в новый состав правительства представителей земского и городского самоуправлений. В обращении "К населению области" обновленное правительство лицемерно объявило: идем навстречу пожеланиям народа 145 . На маневры режима совет профсоюзов резонно заявил: власть, сильную доверием народа, "нельзя создать персональными переменами, не изменив самой системы построения ее, что пытаются делать в настоящее время" 146 . На земско-городское совещание, открывшееся 12 августа 1919 г., представителей профсоюзов, как наиболее радикальную оппозицию, не допустили. Решили "брататься" только с благонамеренными думцами и земцами. Но эти расчеты оправдались далеко не во всем. Речи большинства делегатов слились в один общий крик: правительство оторвано от народа, ведет реакционную политику, жестоко преследует не только большевиков, но и всех несогласных с ним. Даже председатель совещания эсер П. П. Скоморохов, антикоммунист, выражая общий настрой делегатов с мест, подытожил: амнистия осужденным по политическим делам "является актом, не терпящим отлагательства" 147 . Столпы режима ген. Миллер, фактический глава правительства кадет Зубов и прочие в своих выступлениях, пустив лицемерную слезу сочувствия народным бедствиям, призвали поддержать явно обанкротившийся режим. Ген. Миллер в связи с недавними мятежами в войсках потребовал пополнить их добровольцами. "Не принудительная мобилизация нужна, - заявил он, - а добровольческая, чтобы в армию пошли люди, которые понимают, что мы стоим у рубежа, за которым ужасы" 148 . В свою очередь, Зубов в тон генералу призвал общественность поголовно мобилизоваться. "Отступление армии Колчака, - сказал он, - изменило наше положение, лишив надежды на общий фронт, общее правительство с Сибирью. Последние события в нашей армии показывают, что она еще молода, еще не успела переболеть. Союзные войска хотят от нас убрать. Но, во всяком случае, и правительство, и общество должны сделать все, что возможно, для продолжения борьбы, если бы мы и остались одни" 149 .

И все же, несмотря на жесткую критику режима, особенно его репрессивной политики, правительству благодаря пособничеству вождей земско-городской оппозиции удалось получить ее согласие на поддержку установки - сражаться до конца. Эсеровские лидеры П. П. Скоморохов и Е. В. Едовин получили в правительстве посты министров без портфелей и тут же призвали население к поддержке режима. "Все на борьбу! Все к оружию!"

- взывали эти "друзья народа", уверяя легковерных, будто власть большевиков в Советской России вот-вот падет 150 . Негодование населения по поводу разгула террора постарались всячески приглушить. Правда, все же пришлось создать комиссию по подготовке амнистии арестованных по политическим мотивам. Но и ее удалось благополучно похоронить. Кадет Зубов сообщал Чайковскому в Париж: "Отрицательной работой земско-городского совещания был выдвинут вопрос об амнистии работавших в большевистских учреждениях и осужденных за выступления против правительства и арестах лиц, кои, по сведениям военной разведки, являются опасными ввиду сочувствия большевикам". Возникшие разногласия, говорилось в телеграмме, кончились выходом из правительства Скоморохова и Едовина и упразднением оставленной совещанием комиссии. Но "шумихи", по выражению Зубова, в связи с этим поднято не было 151 . Пар народного возмущения удалось выпустить в свисток.

Правительство и не помышляло об амнистии. Оно, как двуликий Янус, говорило общественности одно, а делало совсем другое. Как раз во время работы земско-городского совещания, 13 августа, в тайне от общественности состоялось совсем другого рода совещание под председательством ген. Марушевского, большого мастера кровопусканий противникам режима. Совещание разработало план грандиозной зачистки тыла от "неблагонадежных" элементов. В докладе диктатору Миллеру, сохранившемся в архиве, совещание предложило выслать из тыла на Мудьюг, Соловецкие острова и в другие гиблые места около 4 тыс. человек, в том числе из мест заключения

Архангельска - 876 человек, из ближайших окрестностей города - 249 военнопленных и бывших солдат Дайеровского дисциплинарного батальона; 240 арестованных солдат и каторжан из более отдаленных мест; около 800 бывших солдат славяно-британского легиона, а также дисциплинарных батальонов Дайера и Бэрка, находившихся в прифронтовом районе 152 . Подлежавших высылке разделили на 4 категории по степени опасности для властей. "Всех лиц, заведомо опасных и неблагонадежных, - отмечалось в докладе, - вывезти на острова Белого моря, где высланные могли бы оставаться под малочисленной охраной и не погибнуть, будучи предоставленными сами себе... Островами, пригодными для выселения на них, являются остров Анзерск и остров Кондо" 153 . Всех арестантов, подлежавших эвакуации, предлагалось из тюрем немедленно переправить на Мудьюг, но предварительно провести отсортировку высылаемых. В примечании к докладу указывалось: "Сортировка солдат славяно- британского легиона и военнопленных будет произведена союзным разведывательным отделом". Для ускорения сортировки режим обещал в помощь союзной контрразведке выделить своих офицеров. Начальнику губернии предписывалось срочно очистить помещения на Кондострове и острове Анзерском для приема высылаемых.

В наступившей репрессивной лихорадке правительство сделало резкий крен в сторону подавления сопротивления оппозиции путем высылки подозреваемых в глухие, отдаленные места без суда и следствия. Соблюдение хоть каких-то юридических формальностей в отношении арестованных было отброшено. Уже было не до того. Еще 3 февраля 1919 г. правительство приняло постановление, по которому воинские чины и лица гражданского состояния, "присутствие коих является вредным" в местностях, объявленных на военном положении, "могут быть подвергаемы аресту и высылке во внесудебном порядке в места, указанные в пункте 4 настоящего постановления". Указанный пункт гласил: "Местом высылки назначается Соловецкий монастырь или один из островов Соловецкой группы, где возможно поселение высылаемых" 154 . Теперь эта установка стала главенствующей при наступлении на оппозицию.

В связи с этим необходимо указать, что вожди "белого" режима на Севере - Чайковский, Миллер, Марушевский и прочие, уже пребывая в эмигрантском далеке, не уставали чернить большевиков за ссылку контрреволюционеров на Соловки. Но при этом дружно демонстрировали провал памяти, а именно: дорогу на Соловки для сотен патриотов проложили именно они.

Вести о разразившейся на Мудьюге эпидемии тифа, "подаренной" союзниками и местам заключения в Архангельске, об ужасном положении арестантов в них, о надвигавшейся новой волне репрессий, ставшие достоянием широкой общественности в связи с прошедшим земско-городским совещанием, вызвали возмущение среди населения Архангельска. Оно вылилось в массовую политическую забастовку, состоявшуюся в городе 1 сентября. Военно-полевой прокурор Добровольский вспоминал: "Прокламации стачечного комитета начинались лозунгами: "Долой гражданскую войну!", "Долой военно-полевые суды!", "Долой смертную казнь!" и содержали в себе требования политической амнистии" 155 . В забастовке, по официальным данным, участвовали судостроительный завод, мастерские военного порта, лесозавод и несколько типографий. Диктатор Миллер в приступе ярости, обращаясь к населению, пригрозил: "Я считаю своей прямой обязанностью принять решительные меры к удалению из района армии всех лиц, поставивших целью своей деятельности нарушение порядка и правильного течения жизни в тылу нашей армии..." Всех бастующих белобилетников он приказал призвать на военную службу, а активистов забастовки П. П. Капустина, П. Н. Комиссарова, Л. Е. Кадушкина и П. Н. Гоголева сослать в Пустозерск, в устье Печоры, а до ссылки немедленно арестовать 156 . Вслед за этим последовал приказ диктатора о ссылке 36 забастовщиков с семьями, потом, по распоряжению военно-судного отделения штаба верховного главнокомандующего, были сосланы еще 40 организаторов забастовки 157 . Партии арестованных гнали в переполненные тюрьмы, а оттуда переправляли в каторжные места на островах Белого моря. Напомним, вышеупомянутой комиссией Марушевского было намечено: из 4-х тысяч, подлежавших высылке из тыла, до 3-х тысяч арестантов планировали направить на Мудь-

юг, остров Анзерский и Кондостров. Причем до 800 человек, самых опасных для власти, было решено постоянно разместить в ссыльно-каторжной тюрьме на Мудьюге, остальные 2 тысячи "выселить временно на Мудьюг, затем на Анзерский остров под охраной", а часть ("рядовые красноармейцы, большевики пассивного характера") направить на Кондостров 158 . Тюрьма на Мудьюге превращалась в настоящее столпотворение гонимых и преследуемых.

Заполучив каторжный Мудьюг от союзников в свое распоряжение, режим Миллера сразу же запустил конвейер истязаний над арестованными "в работу", благо все для этого было подготовлено союзной администрацией. И новые хозяева тюрьмы рьяно взялись продолжать черные деяния своих предшественников - французов. Начальником тюрьмы поставили И. Судакова - забайкальского казака, прошедшего стажировку еще в царские времена на Нерчинской, Читинской и других сибирских каторгах. Его жестокость была чудовищной. Каторжанин П. П. Рассказов вспоминает, как Судаков встречал прибывавших на Мудьюг: "Я вас так драть буду, что мясо клочьями полетит. Мне дана такая власть, я могу пристрелить каждого из вас и, как собаку, выбросить в лес". Комендантом острова стал капитан Прокофьев, садист еще злее Судакова. Под их началом на Мудьюге установился абсолютно невыносимый режим пыток. И 15 сентября, не выдержав нечеловеческих издевательств над собой, каторжане подняли восстание. 53 арестанта вырвались на свободу. Восставшие спилили телеграфные столбы, прервали связь с внешним миром, и часть из них на лодках, предоставленных крестьянами, заготовлявшими на острове сено, сумели бежать с Мудьюга. Но вскоре на остров явился карательный отряд и большинство вырвавшихся на свободу было переловлено. По свидетельству прокурора Добровольского, 11 активистов восстания тут же расстреляли. "Во время расстрела, - вспоминает Добровольский, - они кричали: "Да здравствует Советская власть!"" 159 .

Ссыльно-каторжная тюрьма на Мудьюге, как главный пункт концентрации "врагов режима", была выведена из строя. Правительство в спешке, уже в конце сентября, взамен Мудьюга открыло новую фабрику смерти на Кольском полуострове, на берегу Баренцева моря, в глухом становище Иоканьга. Эта каторжная тюрьма стала столь же страшной, как и Мудьюг. Сюда и направили основной поток высылаемых. 15 октября ген. Миллер докладывал в Омск о "высылке на Иоканьгу свыше тысячи опасных и подозрительных элементов, а именно: всех каторжан и крупных преступников из тюрем, наиболее сомнительных дайеровцев, высланных с фронта подозрительных солдат, пленных красноармейцев и около 200 арестованных в городе матросов, рабочих и хулиганов...". Диктатор жаловался, что при создавшемся положении "вести вооруженную борьбу на фронте и обеспечивать порядок в городе... и возиться с земским совещанием, его вмешательством в дела управления - задача слишком сложная" 160 . Просил о вручении ему единоличной власти, хотя таковую фактически давно имел.

Что же творилось в местах заключения Северной области при явно растерявшемся, но дико злобствовавшем режиме? Ближайший уход союзных войск, под защитой которых он чувствовал себя в безопасности, висел над ним дамокловым мечом. Настоящее вавилонское столпотворение происходило в Архангельской губернской тюрьме. За сентябрь-декабрь 1919 г. ее пополнили 1218 арестованных. За это же время из нее были эвакуированы 1318 узников, этапированные в самые отдаленные места заключения 161 . Начальник тюрьмы Брагин слал во все инстанции депеши о немыслимой перегрузке камер, а новые партии арестованных с рабочих окраин города, из уездов, с фронта продолжали прибывать. "В перегруженной тюрьме, - подтверждал прокурор Добровольский, - начался тиф, что вызвало поход на правительство социалистических элементов городской думы и осмотр тюрьмы представителями Красного Креста союзных стран, которые, однако, нашли все указания на "свирепствующий тиф" преувеличенными" 162 . Но прокурор явно солгал в угоду режиму. Его опроверг начальник канцелярии генерал-губернатора подполковник Драшусов. В письме заведующему тюремным отделом области Гумберту он писал: "При осмотре тюрьмы майор Картер был поражен тем весьма тяжелым положением, в котором находятся в тюрьме больные арестанты. Теснота помещения, отсут-

ствие вентиляции, отсутствие ухода за тяжелобольными и крайний недостаток необходимых лекарств, несомненно, являются для большинства больных арестантов в тюрьме условиями убийственными, притом крайне мучительными..." 163 .

Постоянная перегрузка тюрьмы, неизбежная антисанитария, зловоние создавали кошмарную атмосферу. Заключенные разбивали стекла, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но их, полураздетых, истощенных, разил лютый холод. Остались свидетельства тех, кто прошел через все это и чудом выжил. Заключенная Губанова вспоминала: "Все женщины спали на голом полу. Никаких постелей или матрацев нам не дали. Через неделю для женщин освободили мужскую пересыльную камеру, и всех нас из отдельных камер перевели в нее. Здесь было еще хуже: холод, со стен текло, спали мы все вповалку на сыром полу" 164 .

В переполненную губернскую тюрьму постоянно прибывали тифозные больные с Мудьюга. Упомянутая Губанова, желая облегчить свою участь, добровольно пошла обслуживать тифозных больных в тюремном лазарете. Вот что она увидела: "Жизнь в бараке была кошмарной: больных, в большинстве еле двигавшихся, привозили каждый день целыми грудами - грязных, оборванных, с бесконечным количеством вшей - и сваливали в коридоре. Покойницкая вся была завалена трупами, распространявшими ужасный трупный запах" 165 .

Узники умирали не только в тифозном бреду и от голодного истощения, но и под пулями карателей. Расстрелы совершались как в тюремном дворе, так и на окраине города в зловещих Мхах (после освобождения Архангельска там был поставлен памятник расстрелянным патриотам). Писарь тюрьмы Кузьмин вспоминал: "Иной раз, засыпая могилы, приходилось слышать стоны. Были случаи, когда вследствие этого приходилось возвращать уже уходивший конвой для того, чтобы добить расстрелянных. Их раскапывали, и затем конвой стрелял по слуху прямо в могилу, и затем закапывали, когда стоны прекращались. Конвой в большинстве был всегда пьяным, в особенности писарская команда из 3-го Северного полка" 166 .

Оргия расправ царила во всей губернии, вплоть до далекого Печорского уезда. В селе Извайли в руки карателей попали 5 братьев Ульяшовых. Как вспоминал их односельчанин Шахов, всех их, активных сторонников Советской власти, зверски убили. Последнего, Дмитрия, председателя волисполкома, подвергли особым пыткам. Его раздели донага и опускали в прорубь реки при лютом морозе, вынимали, отхаживали и опять опускали. И так - в течение трех дней. "Наконец, должно быть, пресытившись, Ульяшова голым, привязанным к дереву, оставили на ночь. Утром Ульяшов замерзшим трупом был брошен в реку Ижму" 67 . В деревне Покшеньги Пинежского уезда арестовали несколько стариков, сыновья которых служили в Красной Армии. Их ночью погнали в Труфанову Гору в контрразведку. 77-летний Егор Щеголихин вспоминал: "В эту ночь набили в "холодную" 24 человека. Все замерзли, сидя без огня и хлеба. Рядом (в комендантской) были слышны песни, пляска, пьяные голоса. Затем в полночь дверь у нас открылась и пьяные песенники кричат нам: "Выходи!" Я вышел первым и сразу получил удар кулаком в лицо, потом били железными прутьями, досками, ногами, кулаками, плетками... У нас поднялся крик, стоны, все были в крови. На крик сбежалась чуть не вся деревня. Утром пришел комендант, спросил: "Живы?" - вывел на улицу и отправил в Пинегу. До Пинеги едва дотащились, некоторые в ней и умерли". В Яренском уезде наводил ужас отряд карателей под командой капитана Орлова. После освобождения уезда специальная комиссия насчитала до 100 расстрелянных. Многих убитых и утопленных многоводная Печора унесла в Ледовитый океан 68 .

Марионеточную власть подхлестывало к усилению террора неотвратимое приближение черного дня - ухода оккупационных войск союзников с Севера. И этот день наступил в конце сентября 1919 г. Почти 50-тысячная армия интервентов быстро снялась с позиций и бесславно удалилась туда, откуда прибыла. Хвастливые заявления ее главкома ген. Айронсайда взять Котлас и соединиться с Колчаком оказались пустой бравадой. Единственное, в чем преуспел главком, - это жестокое подавление восстаний в частях "Северной" армии. Видимо, за эти "заслуги" ему был присвоен титул - "барон Архангельский". Других заслуг у него не было.

Уход союзных войск, хотя об этом было заранее известно, вызвал настоящий шок в правящих кругах режима. В приказе ген. Миллера, опубликованном 25 сентября, говорилось: "Для пресечения в самом зародыше возможности всяких большевистских выступлений в связи с уходом союзников объявляю г. Архангельск на осадном положении с 6 часов вечера 26 сентября с сохранением за собою чрезвычайных полномочий коменданта укрепленного района". Нарушителям диктатор пригрозил расстрелом 169 . По свидетельству прокурора Добровольского, около 2000 "надежных" граждан были дополнительно призваны в ополчение, спешно сформировали отборную, до зубов вооруженную офицерскую роту, чтобы иметь эту преторианскую гвардию всегда под рукой. О так называемом "национальном ополчении" Северной области следует сказать особо. Идея его создания возникла в связи с потерей веры в армию как надежную опору режима. Еще в августе 1919 г. Миллер сообщал Юденичу, а также Чайковскому и Сазонову в Париж: "По малочисленности и нравственному состоянию войск после ухода англичан держать нынешний фронт не представляется возможным: с потерей веры у солдат в то, что мы сильнее большевиков и что своими силами можем хотя бы отстоять ныне занимаемую территорию, сразу возникнет большое дезертирство для непосредственного спасения своего деревенского имущества" 170 . Генерал как в воду глядел: так вскоре и произошло. Поэтому ухватились за ополчение. Его формирование началось еще весной 1919 г. на принципе добровольчества. Однако вскоре стало ясно, что добровольцев объявилось слишком мало. И в правительственном "Вестнике" организаторы ополчения обратились к населению с призывом "взять оружие в руки" учителям, чиновникам, студентам, купцам. Они гневно укоряли граждан в недостатке патриотизма. "Пользуясь случаем, - заявлял один из них, полковник Витукевич, - я еще раз обращаюсь с призывом к интеллигенции: проснитесь, сбросьте апатию, докажите "товарищам" Ленину, Троцкому и К, что мы не дряблы, не мягкотелы и что в нас сильно чувство сознания долга" 171 . Политически благонадежных "патриотов" набралось, по завышенным оценкам ген. Марушевского, около 3 - 4 тысяч. "Это была настоящая "белая гвардия", - с удовлетворением отмечал генерал. - Она несла полицейскую службу в городе, до караулов в тюрьме включительно, выше всяких похвал. И Соломбала, и Бакарица (рабочие районы Архангельска. - Авт.) успокоились и притихли" 172 .

Но с уходом союзных войск и глубоким кризисом в собственной армии режим обнаружил, что ему не под силу противостоять враждебно настроенным слоям населения при помощи горстки добровольцев. Пришлось волей-неволей отступить от принципа добровольчества и прибегнуть к принудительной мобилизации в ополчение всех мужчин от 17 до 50 лет, не состоявших на военной службе. Когда почва под ногами раскалилась докрасна, власти уже было не до классового отбора добровольцев. И тут закономерно повторилось то, что уже произошло в армии. Во-первых, обнаружилось массовое уклонение от мобилизации. И тут же последовал жесткий приказ Миллера от 22 сентября: "До сих пор многие жители г. Архангельска не явились для регистрации в Национальное ополчение во исполнение постановления Временного правительства от 18 августа и моего приказа от 21 августа за N 238". Генерал приказал лишить ослушников продовольственного пайка, а тех, кого и эта мера не вразумит, отправить в ссылку 173 . Во-вторых, когда с уходом союзных войск с позиций на их замену выдвинули добровольческие роты ополчения, то вскоре выяснилось, что сменить их мобилизованные в ополчение отказались. Это публично признал начальник ополчения ген. Савич: "Мобилизованные на фронт идти не пожелали в отличие от добровольцев, ибо они попали в ополчение после того, как их притянули туда силой... Они способны умереть от одной мысли, что они могут попасть на фронт" 174 . Такие настроения, по свидетельству Савича, перекидывались на добровольцев, находившихся на фронте. Для диктаторского режима создавался порочный круг, из которого выхода не было. Расширить ряды добровольцев было не из кого, а поголовная мобилизация оборачивалась разложением как ополчения, так и армии.

Бессильная ярость режима все неудержимей выливалась в необузданные террористические акции. В октябре - декабре 1919 г. правительственный "Вестник" был переполнен свирепыми приказами ген. Миллера. Вот один из них: "Я, главнокомандующий всеми русскими военными силами на

Северном фронте, рассмотрел дело о гражданах: Изотове А. А., Романдине К. Н., Боровикове В. Г., Панове И. Г., Коробицыне А. Н., Зимине Н. П., Корельском П. В., Оверине С. М., Костыгове Ф. М., Коптеве А. Ф., Скрябине Ф. Ф., Кочебурове И., Поспелове М. и Горышеве А. И., усматривая из оного, что все вышеназванные лица, как активные сторонники Советской власти, являются угрожающими государственному порядку и общественной безопасности на основании ст. 97-й пункта 4 ст. 415 Положения о полевом управлении войск, постановил: выслать всех вышеназванных лиц в становище Иоканьгу на все время военных действий" 175 . Для многих, попадавших в подобные приказы, "командировка" в Иоканьгу означала отправку на тот свет.

Поскольку подобные приказы имели свою отдельную нумерацию, есть основания полагать, что ген. Миллер до середины ноября издал их 118. И каждый из них - это мстительный удар по гражданам, не покорившимся марионеточному режиму. Так, только в одном номере "Вестника" за 2 ноября появилось 5 таких приказов: по первому в Иоканьгу ссылались 34 человека, по остальным четырем 18 человек приговаривались к различным наказаниям, в том числе часть - к высылке в ту же Иоканьгу, остальные - к заключению в тюрьму на различные сроки. Мотивировкой для осуждения были обычные юридические штампы: "как активные сторонники Советской власти" или "как угрожающие государственному порядку и общественной безопасности". В номере газеты за 20 ноября - 7 приказов на 11 человек, приговаривавшихся к ссылке и различным тюремным срокам; в номере за 25 ноября - несколько таких же приказов, причем по одному из них 14 человек высылались в Иоканьгу. В номере за 6 декабря - новый пакет приказов, по которым 10 человек "получали" Иоканьгу, другие - различные сроки заключения. И так продолжалось вплоть до падения режима и вершилось лишь по доносам контрразведки, без лишних судебных формальностей.

Диктатор Миллер докладывал в Лондон и Париж: "Не считая возможным без сопротивления сдать Северную область большевикам, что вызвало бы сильный подъем духа большевиков и совершенное разложение наших солдат, способных в лучшем случае защищать свои очаги, делаю попытку удержаться независимо от ухода англичан" 176 . Удержаться диктатор мог только всемерным усилением террора. Самым бесчеловечным его олицетворением стала ссыльно-каторжная тюрьма в становище Иоканьга. "Режим Иоканьгской каторги, - вспоминал один из ее узников В. П. Чуев, - представляет собой наиболее зверский, изощренный метод истребления людей медленной, мучительной смертью" 177 .

Первая партия арестантов в 360 человек прибыла в Иоканьгу в конце сентября 1919 г. Но ген. Миллер очень спешил ее заселить, и население каторги за короткий срок превысило 1200 человек, доставленных сюда с Мудьюга, с фронта, из тюрем Архангельска и губернии. Надвигались полярная зима и долгая полярная ночь. Сначала наспех соорудили несколько землянок и из-за отсутствия леса барак из фанеры. Пол земляной, стены сырые со щелями, окна крохотные, зачастую выбитые. Под напором полярного ветра гуляют пронизывающие душу сквозняки. В землянке - до 200 заключенных. На нарах мест не хватает, узники сидят в проходах на грязном полу, залитом стоками из огромной "параши". Зловоние дурманит голову. Переселение из землянок в бараки не облегчило положение каторжан.

Режим Иоканьги воспроизводил порядки самых суровых царских каторг Сибири. И неудивительно: его главным устроителем был царский генерал Миллер, а начальником - все тот же садист Судаков, прибывший со своей караульной командой с Мудьюга. На работу выводили только получивших дисциплинарные наказания - перетаскивать с места на место тяжелые камни и выполнять другую бесполезную работу. Остальным полагалось 18-часовую полярную ночь находиться взаперти, лежать в зловонных бараках без движения и разговоров. Нарушителей ждало безжалостное наказание. Судаков с подручными часто по доносам устраивал обыски и избиения подозреваемых. Их били прикладами, дубинками, револьверами, кулаками, пудовыми сапогами. Нередко эти оргии устраивались среди ночи. Стоны избиваемых, брань конвойных, тупые удары палок и прикладов, по воспоминаниям тех, кто все это пережил, создавали обстановку кошмара. Секретарь Савинского волисполкома В. Фомин был затоптан Судаковым насмерть, а Ха-

меляйнену этот изувер раздробил прикладом ногу, и он вскоре скончался.

Был в Иоканьге, конечно же, и карцер. Под него приспособили заброшенный ледник. Здесь Судаков устраивал своим жертвам пытку холодом. Им не давали ни горячей пищи, ни одежды. Они спали на голом полу и выходили отсюда полуживые. Особенно бдил Судаков в отношении заговоров и восстаний среди заключенных. Когда ему однажды осведомители донесли о подготовке побега, он приказал открыть огонь по бараку. Ворвавшаяся охрана учинила дикое избиение узников. "В результате этой кровавой расправы, - вспоминает каторжанин Чуев, - было убито 4 и ранено 30 узников, 8 из них вскоре умерли от ран". Уцелевших участников неудавшегося побега переправили в Мурманск и заточили в военную тюрьму на острове Торос.

Истязание голодом в Иоканьге было еще более изуверским, чем на Мудьюге. Выдавали по 200 гр. непропеченного хлеба и консервную банку (вместо мисок) подобия супа. Суп заключенные процеживали, и крупу делили поровну, затем разливали жидкость. Истощенные и истерзанные побоями узники повально болели цингой и дизентерией. У многих - опухшие ноги, кровоточащие десны. На всех заключенных один фельдшер и несколько коек. Лекарства - только жженый и истолченный в порошок хлеб. Больные дизентерией находились рядом с ходячими, заражая их. Наибольшая смертность была в цинготной камере, где люди заживо гнили и умирали. Каторжанин Юрченков (Васильев), участвовавший в уборке трупов, вспоминал: "Когда мы открыли дверь камеры цинготных, на нас пахнуло таким ужасным запахом, что мы едва не упали в обморок. Большинство арестованных, находящихся в этой камере, уже не могли вставать и испражнялись под себя. Умершие лежали на нарах вместе с живыми, причем живые были не лучше мертвых: грязные, покрытые струпьями, в рваном тряпье, заживо разлагающиеся, они представляли кошмарную картину. Начали отделять мертвых от живых и выносить их на сани...

Мертвецкой служил полуразрушенный сарай. Там за короткое время скопилось до 70 трупов. Трупы валялись, словно беспорядочная куча дров, занесенных снегом, с той разницей, что из нее торчали окоченевшие синие и почерневшие руки и ноги" 178 . К моменту освобождения Иоканьги от "белых" в тюрьме из полутора тысяч заключенных в живых, по свидетельству В. Чуева, осталось 576 человек, 205 из них уже не могли передвигаться. В ожидании перевозки в Мурманск скончалось еще около 90 человек, и 24 умерли в пути на пароходах. Сойти на берег в Мурманске смогли только 127 мучеников Иоканьги 179 .

Может быть, узники Иоканьги, прошедшие все круги Дантова ада, перехлестнули в своих свидетельствах? Нет, не перехлестнули. Они поведали миру ужасную правду, и это подтвердил не кто иной, как эсер Б. Соколов, член правительства Северной области последнего состава, своими глазами увидевший то, что натворил режим диктатора Миллера в Иоканьге. Находясь уже в эмиграции, он по свежим следам событий писал: "Если бы мне кто-нибудь рассказал о нравах Иоканьги, то я бы ему не поверил. Но виденному собственными глазами нельзя не верить.

Арестанты жили в наскоро сколоченных бараках, которые не было никакой возможности отопить. Температура в них стояла всегда значительно ниже нуля. Бараки были окружены несколькими рядами проволоки. Прогулки были исключены, да им и не благоприятствовала погода (напомним, каторга существовала в период полярной зимы, с сентября 1919 г. по февраль 1920 г. - Авт.). Арестантов заставляли делать бесполезную, никому не нужную работу. Начальником тюрьмы был некий Судаков, личность, безусловно, ненормальная. Бывший начальник Нерчинской каторги, он, очевидно, оттуда принес все свои привычки и навыки. Он находил какое-то особое удовольствие в собственных избиениях арестантов, для каковой цели всегда носил с собою толстую палку. Помимо всего прочего, он был нечист на руку. Пользуясь отдаленностью Иоканьги от Архангельска и тем, что никакого контроля над ним не было, он самым беспощадным образом обкрадывал арестантов на и без того скудном пайке.

Результаты его деятельности были налицо. Об этом говорят голые факты. Из 1200 арестантов 23 были расстреляны за предполагавшийся побег и непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, и только около 100 через три ме-

сяца заключения остались более или менее здоровыми. Остальных, я их видел, иоканьгская каторга превратила в полуживых людей. Все они были в сильнейшей степени больны цингой, с почерневшими, раздутыми руками и ногами, множество туберкулезных и, как массовое явление, - потеря зубов. Это были не люди, а жалкие подобия их. Они не могли передвигаться без посторонней помощи, их с трудом довезли до мурманских лазаретов.

Кто же были по своему социальному и политическому составу эти несчастные? Анкета, произведенная Иоканьгским Совдепом уже после падения области, показывает, что только 20 из них принадлежали или, во всяком случае, считали себя коммунистами. Остальные были беспартийные, причем вначале, когда они попали в тюрьму, сочувствующих большевизму было среди них только 180, число коих постепенно возрастало, и ко времени, к которому относится наш приезд на Иоканьгу, все, за исключением 10, считали себя большевиками" 180 . Ген. Миллер и его окружение оказались хорошими воспитателями "населения" Иоканьги в большевистском духе. И не только Иоканьги, а всей Северной области.

Наконец, о бесславном финале северной авантюры Чайковского-Миллера и их окружения. О нем поведал сам Миллер. Сидя в Париже в качестве эмигранта, диктатор вспоминал: "Уже в январе 1920 г. почувствовалась перемена в настроении солдат: в ночь с 7 на 8 февраля часть солдат 3-го стрелкового полка перешла к большевикам; с этой минуты моральное разложение пошло неудержимо быстрыми шагами" 181 . В 3-м полку восставшие солдаты вступили в настоящее сражение со сторонниками режима, в основном офицерами. И дело закончилось, по признанию диктатора, сделанному еще в Архангельске перед бегством, сотнями жертв и открытием фронта. "В бою, - признавал он, - большевики не принимали участия, они подошли к шапочному разбору и... взяли Дени-славье" 182 . События в 3-м полку тут же отозвались на железнодорожном фронте. Была оставлена ст. Плесецкая. Командующий фронтом доносил 17 февраля: "Большая часть пехотных солдат разошлась, остались офицеры". То же повторилось на двинском и тарасовском участках фронта. Даже тарасовские партизаны, некогда считавшиеся "героями" переворота, по горестному признанию Миллера, перешли к большевикам. Генерал в состоянии, близком к нервному срыву, 9 февраля разразился истерическим приказом: "Не только мятеж, но и малейшая попытка к предательству мною будут прекращены немедленно самыми решительными мерами" 183 . Он рвал и метал, будучи не в состоянии осознать, что фронт рухнул окончательно и бесповоротно.

События на фронте отозвались тут же острейшим политическим кризисом в тылу. 3 февраля 1920 г. собралось губернское земское собрание, объявившее себя единственным в Северной области органом, созданным "свободным народным избранием" и потому правомочным говорить от имени народа. Принятая им резолюция "от имени народа" прозвучала для режима как разорвавшаяся бомба. Без обиняков было заявлено: "Настоящий состав правительства... немедленно передает власть вновь образуемому губернским земским собранием правительству". Если уж умеренные земцы заговорили с правительством таким языком, то можно себе представить меру возмущения населения, задавленного репрессиями и реквизициями. Обосновывая свое требование, собрание признало: "Безостановочное падение экономического благосостояния области, близкое к полному экономическому банкротству, разлившийся по области произвол - результат бесконтрольного управления лиц, не умевших выполнить свои обязательства перед населением, уверенность, что существующая система управления неизбежно ведет к голоду и долгому обнищанию края, с одной стороны, и чреватой последствиями анархии, с другой..." 184 . Взбешенный Миллер назвал резолюцию насильственным переворотом.

Но диктатор, оказавшийся обложенным, как волк на псарне, решил поторговаться с оппозицией, тем более что уже хорошо знал ее трусость и уступчивость. Прежнее правительство 10 февраля пришлось отправить в отставку. В ходе сумбурных закулисных торгов 14 февраля было сформировано новое, последнее правительство, якобы подотчетное земскому собранию. Его снова возглавили отсутствовавший Чайковский и при сем присутствовавший ген. Миллер. Эсеровские вожди земства, изрядно поупражняв-

шись в речах по части прав и свобод граждан, решили войти в правительство в качестве пристяжных ген. Миллера, гонителя этих прав и свобод, поклявшись до конца бороться против большевиков. Но исполнить свою клятву уже не успели: через четыре дня миллеровская клика бежала из Архангельска. 19 февраля город перешел в руки восставших рабочих, а через день они с ликованием встречали части Красной Армии. Миллер, уже в эмиграции, вспоминал, как он на ледоколе "Козьма Минин", до отказа набитом его свитой из верноподданного офицерства, отплывал из Архангельска, "сопровождаемый ружейным и пулеметным огнем портовых рабочих и матросов" 185 . С борта ледокола он не забыл отдать приказ палачу узников Иоканьги Судакову облить керосином тюремные бараки и сжечь их вместе с заключенными. Но каторжане, предупрежденные моряками-радистами, подняли восстание, разоружили стражу во главе с Судаковым и отправили их в Мурманск, где революционный суд воздал им всем по заслугам. Вслед за Архангельском, 21 февраля 1920 г., восстали рабочие, матросы и солдаты Мурманска. Помощник генерал-губернатора на Мурмане В. Ермолов и его окружение были арестованы. 13 марта в город вступили части Красной Армии. С антисоветской авантюрой на Севере было покончено.

6. ИТОГИ ИНТЕРВЕНЦИИ

Что принесла с собой военная интервенция Великобритании, Франции и Америки на Север России? Что сделало поставленное ими марионеточное правительство Северной области? Маленький пятачок русской земли был буквально испещрен тюрьмами, концлагерями, каторжными поселениями, как лицо человека, больного оспой. По числу мест заключения Северная область, занимавшая сравнительно небольшую площадь, опережала по концентрации этих мест на единицу территории многие другие регионы, где правили "белые" режимы. Несомненная "заслуга" в этом принадлежит интервентам, установившим в области колониальный режим. Это они, постоянно афишировавшие свою приверженность демократии, насаждали сами и заставляли марионеточную власть насаждать режим тотального террора. Высшим "достижением" их совместных действий в этом деле стали страшные фабрики смерти, организованные на Мудьюге и в Иоканьге и явившиеся прообразом гитлеровских концлагерей - Освенцима и Бухенвальда, - с той лишь разницей, что фашистские палачи расправлялись со своими жертвами при помощи современных достижений техники и в гораздо больших масштабах, в то время как палачи Мудьюга и Иоканьги делали это средневековыми методами и на небольшой территории, которую им удалось захватить. Но по жестокости и изощренности истребления человеческих жизней и те и другие были равны. Можно не сомневаться, что в случае успеха военной интервенции стран Антанты таких страшных мест, как Мудьюг и Иоканьга, появилось бы для утверждения "демократии" по северному образцу немало.

Естественно, "белый" Север лидировал и по количеству жертв террора относительно численности населения. Архангельская губерния в то время насчитывала 500 тысяч жителей. По неполным подсчетам исследователей гражданской войны на Севере, через тюрьмы, концлагеря и каторгу прошло около 52 000 человек, то есть до 11 % всего населения. Согласно официальным данным властей, по приговорам военных судов было расстреляно около 4000 человек. А сколько убито без всякого суда, погибло от болезней, голода и истязаний, наверно, уже навсегда останется тайной! 186 . Иначе и не могло быть при режиме, который, по словам члена марионеточного правительства Б. Соколова, "мог с полным правом именоваться диктатурой военной" 187 .

Интервенция и гражданская война на Севере особенно наглядно выявили одну общую закономерность: "белое" движение в ряде регионов, начиная борьбу против власти Советов под флагом "демократической контрреволюции", неизменно эволюционировало в сторону открытой военной диктатуры. Так было не только на Севере, но и в Поволжье, в Сибири и других местах. Причем инициатива такой трансформации исходила от стран- участников интервенции. Там хорошо понимали, что противостояние насаждаемых ими марионеточных режимов большинству народа, отвергающему их, возможно только при беспощадной военной диктатуре. Власть, подобная правительству Чайковского или Самарскому правительству КОМУЧа, для этой цели

не годилась. Они лишь прокладывали дорогу диктаторам - Колчаку, Миллеру и прочим - и за ненадобностью устранялись со сцены. Это с горечью признавал даже В. М. Чернов, один из лидеров "демократической контрреволюции".

И еще одну важную истину раскрыли события на Севере, присущую гражданской войне и в других регионах. Оккупационная власть в лице генералов Пуля-Айронсайда и марионеточное правительство Чайковского- Миллера не уставали заявлять, что они воюют только против большевиков. Но это было фарисейское прикрытие их войны против всех, кто отвергал оккупационный режим. А таких оказалось большинство. Лживость официальной пропаганды помогают вскрыть следующие цифры. На 1 августа 1918 г. в Архангельске, по данным партийной статистики, насчитывалось только 600 членов РКП(б), а всего в губернии было к моменту переворота лишь немногим более 1000 членов партии 188 . Часть из них отступила с советскими воинскими частями и учреждениями и продолжала воевать на фронте. В тылу на оккупированной территории осталось лишь несколько сотен коммунистов. Репрессиям же подверглись не только эти мужественные люди, но и десятки тысяч беспартийных граждан, объявленных большевиками за сочувствие Советской власти и неприятие оккупационного режима. Их преследовали не за какие-то незаконные (с точки зрения режима) действия, а за убеждения, за приверженность идеям справедливости и народовластия. Марионеточный режим на Севере объявил войну большинству народа, его отвергавшему, и тем самым подписал себе смертный приговор. То же самое произошло и с "белыми" режимами в других регионах страны. По этой же причине вынуждены были убраться с российской территории и войска интервентов. Это перед всем миром признал премьер Великобритании Д. Ллойд Джордж. "Когда стало ясно, - писал он в своих мемуарах, - что их ("белых" режимов. - Авт.) стремление к власти обречено на неудачу и что русский народ отдает свои симпатии большевистскому режиму, наш уход стал неизбежен" 189 .

Такова правда истории, которую лживыми вымыслами о нашем прошлом не затмить.

Источники

137. Вестник ВПСО, 23.IX.1919.

138. Голдин В. И. Указ. соч. С. 149.

139. Там же.

140. Вестник ВПСО, 29.VII.1919.

141. Мельгунов С. П. Н. В. Чайковский в годы гражданской войны. С. 215.

142. Архив русской революции. - М., 1991. Т. 9 - 10. С. 15.

143. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, лл. 183- 183 об.

144. Минц И. Указ. соч. Приложение документов. С. 247, 249.

145. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 39.

146. Минц И. Указ. соч. Приложение документов. С. 249.

147. Возрождение Севера, 15.VIII.1919.

148. Возрождение Севера, 13.VIII.1919.

149. Возрождение Севера, 15.VIII.1919.

150. Вестник ВПСО, 27.VIII.1919.

151. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 262 об.

152. Потылицин А. И. Указ. соч. С. 27.

153. Там же. С. 28.

154. Вестник ВПСО, 7.11.1919.

155. Белый Север. Вып. 2. С. 82.

156. Вестник ВПСО, 3.IX.1919.

157. Вестник ВПСО, 16.Х.1919.

158. Потылицин А. И. Указ. соч. С. 29 - 30.

159. Белый Север. Вып. 2. С. 88.

160. ГАРФ, ф. 176, оп. 3, д. 16, л. 28.

161. Минц И. Указ. соч. С. 191.

162. Белый Север. Вып. 2. С. 39.

163. Там же. С. 452.

164. Потылицин А. И. Указ. соч. С. 22.

165. Там же. С. 23 - 24.

166. Там же. С. 26.

167. Там же. С. 44.

168. Там же. С. 42.

169. Вестник ВПСО, 25.IX.1919.

170. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 183.

171. Вестник ВПСО, 4.III.1919.

172. Белое дело. Т. 2. С. 40.

173. Вестник ВПСО, 24.IX.1919.

174. Вестник ВПСО, 24.Х.1919.

175. Вестник ВПСО, 25.XI.1919.

176. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 201.

177. Чуев В. П. Архангельское подполье. - Архангельск, 1965. С. 117.

178. Потылицин А. И. Указ. соч. С. 68.

179. Чуев В. П. Указ. соч. С. 123 - 124.

180. Архив русской революции. Т. 9 - 10. С. 82.

181. Белое дело. - Берлин, 1928. Т. 4. С. 10.

182. Возрождение Севера, 14.11.1920.

183. Вестник ВПСО, 10.11.1920.

184. Возрождение Севера, 13.11.1920.

185. Белое дело. Т. 4. С. 10.

186. Интервенция на Советском Севере. 1918 - 1920. -Архангельск, 1939. С. 14.

187. Архив русской революции. Т. 9 - 10. С. 10.

188. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП(б) - РКП(б) в 1917 - 1918 годах. - М., 1974. С. 500 - 501.

189. Ллойд Джордж Д. Военные мемуары. - М., 1933. Т. 6. С. 98.

Постоянный адрес данной публикации: