Акад. Н. С. Державин

В нашем распоряжении нет пока необходимых материалов в виде статистического отчета, протоколов заседаний секций, полных текстов прочтенных на конгрессе докладов и т. п., чтобы можно было уже сейчас дать более или менее исчерпывающую картину научных работ конгресса и подвести итоги его достижениям. Поэтому нам приходится по необходимости пользоваться, с одной стороны, теми отчетами и сообщениями, которые ежедневно появлялись на страницах польской прессы, с другой стороны - официальными изданиями Варшавского организационного комитета, главным образом двумя его томами материалов, представляющих собою тезисы, краткие суммарные сообщения и т. п. заявленных в свое время для прочтения на конгрессе докладов (Resumes - des communications presentees au Congres, I - II Yarsovie, 1933), а также двумя томами исторических статей польских историков, посвященными конгрессу и изданными местными Историческим обществом (La Pologne au VII Congres International des Sciences historiques, I - II. 1933).

Варшавский конгресс исторических наук представлял собою своего рода очередной смотр научных сил на международном историческом фронте, и в этом отношении он несомненно был весьма показательным, как подведение итогов научных достижений международной исторической науки и как демонстрация ее современных методологических установок в условиях общего кризиса капиталистической системы, обостренной классовой борьбы и фашистского террора в ряде капиталистических стран. Картина, развернутая перед нами на конгрессе, явила собою в этом смысле действительно своеобразное и довольно печальное зрелище застоя научно-исторической мысли на Западе и ее отхода назад, на уже изжитые, казалось, позиции и пройденные давным-давно этапы. То, что мы слышали па конгрессе, очень часто напоминало нам поверхностные ученические упражнения, поражало полным отсутствием оригинальности и свежести мысли, боязнью вплотную подойти к больным местам хотя бы недавнего исторического прошлого, не говоря уже об историческом настоящем, совершенно вычеркнутом согласно уставу из пота зрения международных исторических конгрессов.

За исключением докладов членов советской делегации, конгресс не представил нам ни одной более или менее оригинальной исторической мысли, не предложил ни одного более или менее крупного научного открытия, а если иногда в отдельных докладах и затрагивалась та или иная крупная конкретно-историческая или методологическая проблема, то она излагалась таким образом и в таких тонах, что совершенно обесценивалась сама постановка проблемы. Преобладающим содержанием тематики конгресса были мелкие, нередко слишком мелкие, незначительные, случайные события и отдельные факты. Случайна по характеру была и вся тематика конгресса: кто во что горазд, тот с тем и шел на конгресс и дул здесь в свою дудку! В методологическом отношении впрочем дудки эти были настроены довольно однообразно, и их скучная реакционная мелодия производила в общем унылое впечатление, за исключением тех случаев, когда ее идеалистический фланг выступал приподнято агрессивно против марксистско-материалистического метода в истории. Та же идеалистика в основном царила на конгрессе и в специальных докладах, где вместо подлинно исторического исследования, вместо выявления подлинных движущих пружин исторического процесса мы видели скольжение по гладкой поверхности событий и фактов. Не было и попытки заглянуть за кулисы события и вскрыть подлинную жизнь исторического факта, завуалированного и обезвреженного искусственной изоляцией его от подлинных корней, от увязки его с другими, смежными и сопутствующими ему фактами. Это конечно не верхоглядство, не методологическая безграмотность, это метод, имеющий в виду свои определенные социальные целевые установки, ме-

тод, типичный для массовой буржуазной науки и направленный не к выявлению подлинной исторической правды, а к ее подделке и фальсификации. Можно было бы привести очень много показательных в этом смысле примеров, имеющихся в нашем распоряжении, из материалов конгресса. Я остановлюсь на нескольких.

Профессор Краковского университета Станислав Кутшеба, заслуженный польский историк, известный между прочим и у нас своим трудом, посвященным истории государственного строя Польши, вышедшим в русском переводе двумя изданиями в 1907 г. под заглавием "Очерк общественно-государственного строя Польши", сделал доклад на тему: "Принципы власти и свободы в истории европейских государств, начиная от средних веков и; до современной эпохи" (см. La Pologne, т. I, стр. 339). Докладчик говорит, что существуют в конечном счете два типа государственных режимов, причем в развитии режима можно наблюдать как бы колебания от одной крайности к другой. Конечно мы не имеем в виду устанавливать здесь какой-либо закон этого колебания, замечает историк, история человеческого духа не знает законов, и государственный режим является продуктам этого духа. Поэтому можно говорить об эволюционной тенденции, а не о законе. Следует также установить разницу между понятием колебательного движения и эволюции. Первое всегда имеет тенденцию к возвращению к исходной точке, эволюция же устремляется только вперед. Направления, в которых развивается колебательное движение, это:

1) режимы с преобладанием фактора государственной власти,

2) режимы, обеспечивающие свободу управляемым социальным элементам и их участие в управлении.

К первым принадлежат режимы, в которых власть сосредоточена в руках одного лица (монарх, диктатор и т. п.) дай в руках более или менее значительной группы, являющейся все же меньшинством общества. Ко вторым - те, которые обычно называются демократическими.

Как происходило в Европе это колебание между двумя типами? Сначала, говорит докладчик, кланы с их вождем или собранием во главе; затем - ранние средневековые государства, где зарождается абсолютная наследственная монархия (государство Каролингов, Пясты - в Польше, Арпады - в Венгрии).

С XIII в. в Англии, Франции, Голландии и с XIV в. в Германии и Польше - переход к феодальной монархии, обеспечивающей гарантии свободы в форме привилегий и: участие в правительстве.

С XV и XVI вв. - возврат к первому типу, к абсолютной монархии вплоть до просвещенного абсолютизма и даже полицейского государства. Но имеются исключения; Польша и Англия.

С конца XVIII в. второй тип, начиная с французской революции, дающей образец XIX веку, завоевал в XX в. даже Россию и Турцию. После войны - возврат к первому типу, и в ряде стран - диктатура разных типов. Однако и здесь есть прогресс: возвраты к предыдущим формам происходят со значительным их обновлением и реформой.

Каковы причины этих колебаний? - спрашивает докладчик, и на поставленный вопрос дает такой ответ: человеческий дух постоянно недоволен; кроме того играют роль качества и недостатки самих двух типов организации государств. В первом типе фактор власти склонен к произволу, разлагающему государственный аппарат сверху донизу. Во втором типе недостаток: склонность к отсутствию консолидации, к партийной борьбе и даже к анархии. Отсюда их смены, имеющие иногда резкий, иногда постепенный характер (например от абсолютной монархии к монархии конституционной и затем к республике).

Таково содержание доклада одного из наиболее авторитетных и заслуженных польских историков, проф. Кутшебы. Спрашивается, где же здесь элемент подлинной исторической науки? Его конечно здесь нет и следа! Докладчик дает надуманную, реакционно-идеалистическую схему исторического процесса в его преломлении в плоскости государственного политического строя и притом строя в чистой абстракции, совершенно обезличивая и сваливая в общую кучу целые века и народы, прогуливаясь по большим историческим дорогам в роли туриста буквально семимильными шагами! Где же при таком методе обозрения исторических судеб человечества рассмотреть свое образные детали и учесть их при построении схемы!

Оригинальный по необычайности постановки проблемы доклад сделал на конгрессе румынский профессор Николай Иорга, пользующийся широкой известностью и

большим авторитетом в западноевропейских романских исторических кругах. Доклад его носил заглавие "Происхождение и развитие национальной идеи, особенно на юго-востоке Европы" (Resumes, т. II, стр. 269). Для возникновения национальной идеи, говорит докладчик, нужна наличие не только завоеваний одной нации другою, борьбы за территорию, общности языка, существования государства, политической идем или идеи религиозной, - нужна еще воля быть национальным ("воля к национальности"). В основе образования национальности, утверждает профессор Иорга, не всегда лежит раса и антропология, или язык, или другие отдельные факторы. Нужно их об'единение вокруг воли к национальности (так было в Болгарии при Симеоне, в Сербии при Душане). Носителями этой воли являются обычно массы, которые оседают на территории, за пределы которой они не могут выйти. Тогда идея национальности, заключает свой доклад проф. Иорга, заменяет идею экспансии.

Отвергая материальные предпосылки как основную базу для образования национальности, проф. Иорга выдвигает в качестве решающего фактора волю к национальности, т. е. момент психического порядка, переводя тем самым разрешение проблемы на "метафизические и идеалистические рельсы и расчищая пути для фашистского империализма. Идея национальности и идея экспансии, по мысли проф. Иорга, при известных условиях, а именно, когда массы не могут выйти за пределы занимаемой ими территории, становятся идентичными. Что касается "воли к национальности", то наглядные примеры того, как эта воля внушается массам во имя интересов господствующих классов, мы видим и в Югославии, и в Румынии, и в гитлеровской Германии. Если у македонцев нет достаточной дозы этой "воли", сербский фашизм усердию вколачивает ее в их "дубинноголовые" мозги; если добруджанские болгары или бессарабские крестьяне недостаточно еще проникнуты этой "волей к национальности", то румынское боярство организованной системой насилий над их языком, школой и народным хозяйством сумеет, как ему думается, привить недостающую ему "волю к национальности" во имя славы и чести боярской Румынии. Таков неизбежный вывод из теории проф. Иорга о "воле к национальности".

Другой профессор, Александр Экхардт из Будапешта, в докладе та тему "Мессианизм французского народа, выраженный в его литературе" (Resumes, т. II, стр. 118), развивает теорию о том, что французский народ призван выполнить идею мистической миссии и что это является особенностью духовного наследия французов с тех времен, как франки утвердились в римской Галлии. Эта идея, говорит докладчик, нашла свое выражение в салическом законе и у хронистов, олицетворяющих христианство во франкской империи; этот же франко-христианский дух насыщает собою "Песнь о Ролланде". В эпоху крестовых походов эта идея находит выражение у их летописцев и поэтов. Позже подвиги Жанны д'Арк питают в этом же направлении творения Христины Пизанской, Карла Орлеанского и других писателей. В XVI - XVII вв. носителями этой идеи являются Ронсар и Боссюэ. В XVIII в. эта идея переживает превращение и становится уже идеей о культурно-гуманитарной и социальной миссии Франции (философия XVIII в.). Этот же мотив развивают Гюго и Ламартин. Вместе с тем Жозеф де Метр возрождает мистическое толкование этой идеи. В XIX в. мистически ее трактует Лакардэр, а в XX в. - группа неокатолических писателей: Пеги, Психари, Маритэн и т. д. Она же находит свое оправдание в акте канонизации Жанны д'Арк в 1920 г. На политическом же языке новую формулировку этой идеи дал Клемансо.

Приведенный выше доклад проф. Экхардта не заслуживал бы никакого внимания как произведение, поражающее своею методологическою наивностью и обскурантизмом, но он характерен как конкретный показатель того низкого научного уровня, на котором очень часто стоит сейчас на Западе историческая наука.

Не менее интересным и показательным во всех отношениях из прочтенных на конгрессе докладов был обширный доклад профессора Пражского чешского университета Ярослава Бидло на тему "Что такое восточноевропейская история? Ее содержание и периоды" (Resumes, II, стр. 197).

Докладчик проделал огромную работу и показал прекрасную ориентировку в материале, но его запоздавшее славянофильство как основная историческая концепция и его субъективный интуитивизм как основной принцип построения схемы исторического процесса Восточной Европы (нисколько не выделяясь в худшую сторону из

массы прочитанных на конгрессе докладов) звучали для нас анахронизмом и говорили об изжитых уже этапах исторического знания и научно-исследовательской работы.

Для проф. Бидло не подлежит никакому сомнению тот факт, что культурное развитие человечества протекает в порядке "культурных кругов" или "культурных миров"; к числу таких "миров" принадлежат романо-германский и греко-славянский культурные миры.

Нет никакого сомнения в там, говорит докладчик, что Россия со своим историческим развитием и со своим совершенно особым вообще характером культуры поразительно отличается от прочей Европы; обширная как западноевропейская (английская, французская, немецкая), так и русская литература, исследующая этот факт и старающаяся дать ему раз'яснение, служит красноречивым тому доказательством. Одно из новейших, наиболее известных и выдающихся произведений, рассматривающих этот вопрос, говорит проф. Бидло, - это книга Т. Г. Массарика "Россия и Европа". Из русской литературы, замечает докладчик, можно ограничиться старой, но никоим образом не утратившей своего значения работой Н. Я. Данилевского, интересного предшественника Шпенглера, - "Россия и Европа", представляющей собою, по характеристике докладчика, единственную научно обоснованную философскую или историософскую систему старых русских славянофилов, которую в наше время никоим образом нельзя считать изжившей себя и сданной в архив.

Докладчик заявляет, что наличие специального греко-славянского культурного мира и его особое культурно-историческое развитие наряду с романо-германским представляют собою исторический факт и именно из этого факта надо исходить в построении научно-исторического синтеза или конструкции европейской и так называемой всеобщей истории.

К этому греко-славянскому или восточноевропейскому миру принадлежат однако не все славяне, а только лишь славяне православного исповедания. Неправославные - чехо-словаки, поляки, словенцы, хорваты и сербы-лужичане - принадлежат к западноевропейскому или романо-германскому культурному миру, а романцы - румыны - к греко-славянскому или восточноевропейскому.

Основное содержание восточноевропейской истории докладчик формулирует следующим образом.

Восточноевропейская общественность развивает прочное и интенсивное устремление удержать христианско-восточную европейскую культуру, чтобы тем самым устранить все влияния и течения, угрожающие ее чистоте... Смотря по успехам или по крайней мере по интенсивности этого устремления, в соответственное время различаются отдельные периоды или отрезки времени восточноевропейской истории.

Проф. Бидло считает возможным представить ход восточноевропейской истории в известном единстве, разграничивая ее на одиннадцать периодов, определяемых не хронологическими цезурами, а своим содержанием и характеристикой.

В изложенном выше докладе проф. Бидло тщетно было бы конечно искать схемы истории Восточной Европы, т. е. истории народов Восточной Европы и притом истории, в подлинном смысле этого слова охватывающей все важнейшие стороны жизни этих народов. Увлеченный давно изжившей себя славянофильской теорией "культурных миров", или культурно-исторических типов, проф. Бидло дал сжатый пересказ своими словами наиболее типичных или характерных фактов самого общего порядка из области истории, так называемой духовной культуры господствующих верхов восточноевропейской общественности. Он не заботится при этом ни о конкретизации в описании той социальной среды, где совершался схематизируемый им культурно-исторический процесс, ни о какой-либо увязке интересующих его фактов и событий культурной истории с другими сторонами и факторами социальной жизни. И уж конечно у него нет и следа диалектической увязки этих факторов, в первую очередь нет увязки с хозяйственным фактором, определяющим собою в конечном счете на только все идеологические сдвиги и борьбу на идеологическом фронте, но также и основные линии внутренней и внешней государственной политики господствующих социальных верхов в странах Восточной Европы, как и повсюду на земном шаре. Таким образом в докладе проф. Бидло, в одном из наиболее обстоятельных докладов на конгрессе по материалу и замыслу, мы видим продукт типичного наукообразного эмпирического творчества с идеалистическими установками и метафизическим подходом. Что касается известного труда Н. Я. Да-

нилевского "Россия и Европа", представляющего для почтенного чешского ученого и до сих пор неизменный научный авторитет, то не лишним будет напомнить, что впервые он появился в печати в 1869 г. и никогда не пользовался каким-либо вниманием со стороны передовых кругов русской демократической общественности и передовой русской исторической мысли, видевшей источник раскрепощения русского народа от самодержавного деспотизма и пережитков феодально-крепостнического строя не в славянофильской похлебке и проповеди отмежевания от Запада, а в тесном единении России с Западом, с его наукой, культурой и техникой. Можно высказать пожелание, чтобы славянские историки несколько ближе познакомились с нашей богатейшей историографической литературой, забыли бы никому ненужные сейчас старые славянофильские концепции и ближе бы подошли, во имя интересов культурного сближения, к нашей современной советской исторической науке и ее огромным успехам как в материальном, так и в методологическом отношениях.

Интересное информационное сообщение об изучении и опубликовании Белградской академией наук документов из богатейших далматинских архивов сделал на конгрессе проф. Белградского университета Ив. Радонич на тему "Далматинские архивы и Сербская академия" (Resumes, I, стр. 18).

Докладчик рассказал о богатой сокровищнице далматинских архивов, особенно Рагузы (Дубровника), игравшей в течение ряда веков крупнейшую роль в качестве хозяйственного и культурного центра на полуострове и посредника между Западной Европой и странами полуострова, благодаря чему за эти века она собрала в своих архивах ценнейшие материалы по истории Оттоманской империи.

Все эти материалы содержат ценные данные не только о коммерческих и политических сношениях между республикой Рагузой и Северною Италией, между Неаполитанско-Сицилийским королевством, Испанией, Францией и в известной мере также Англией, но они прольют также свет на вопрос финансового и юридического управлений в Неаполитанско-Сицилийском королевстве.

В течение долгого времени Балканский полуостров находился под влиянием Запада и его цивилизации. В начале средних веков он был под сильным византийским влиянием и к концу средневековья, в связи с турецким нашествием, под влиянием Ислама, проникшего в Боснию и Герцеговину. Вместе с новой религией на Балканах появились религиозные книги на арабском и турецком языках, и вскоре стало ощущаться влияние исламических литератур.

Республика Рагуза принуждена была после венгерской катастрофы у Могача в 1526 г. признать турецкий суверенитет и выплачивать, начиная с 1481 г., дань в 12.599 дукатов, в связи с чем она имела с Турцией весьма интенсивные сношения. Естественно поэтому, что в архиве Рагузы находится большое число (около 12.000) фирманов и т. л. документов. Известное число наиболее старых из этих фирманов после Венского конгресса было перенесено в императорский архив в Вену (около 1.400 экземпляров). Посте последней войны эта коллекция документов была возвращена Югославии, которая хранит их в архиве Белградской академии.

До сих пор мало обращали внимания на эти турецкие документы, столь важные между тем для изучения управления Оттоманской империи и ее экономической истории с XV - XVII вв.

Академия приготовила к изданию первый том этих документов, который будет содержать первые фирманы вплоть до эпохи Сулеймана Великолепного (1520 г.). Наиболее важные турецкие тексты будут воспроизведены в факсимиле. Полные переводы на сербохорватский язык будут сопровождены французским резюме. Можно надеяться, что это собрание турецких документов раз'яснит вопросы дипломатики и практики турецкой канцелярии.

В заключение своего краткого обзора работ Варшавского конгресса я остановлюсь еще на докладе профессора Пражского университета Иосифа Пфицнера на тему "Происхождение и значение славянского конгресса 1848 г." (Resumes, I, стр. 213). Основные тезисы этого доклада следующие:

1. Начиная с 1848 г., дебатируемый и до настоящего дня остающийся определенно нерешенным вопрос о том, кто был виновником мысли о созыве славянского конгресса в Праге, должен быть решен в том смысле, что впервые мысль эта возникла у поляков и отсюда уже была сообщена чехам.

2. Славянский конгресс был задуман прежде всего как демонстрация славянских народов против Франкфуртского национального собрания.

3. Течение конгресса, в частности пози-

ция польских участников дала ясное доказательство того, что невозможно создать когда-либо единое всеславянское государство на основе культурной славянской взаимности, получившей ясное выражение на конгрессе.

4. Пражский славянский конгресс и пражское июньское восстание, подавление которого Виндишгрецем влекло за собою победу консервативных сил в Европе, были непосредственно связаны друг с другом.

По поводу этого доклада необходимо сказать следующее.

18 мая 1848 г. открыл свои заседания Национальный парламент во Франкфурте-на-Майне как один из органов германской революции. Ему предшествовал предпарламент, созванный 31 марта и 1 апреля закрывшийся. Он избрал "комитет 50-ти" для наблюдения за союзным сеймом. В этот комитет были избраны между прочим шесть австрийцев, в том числе чешский историк Палац кий; он отклонил от себя это избрание. На очереди стоял вопрос о создании новой германской государственности, в состав которой должна была войти и Австрия, за выделением Венгрии. Богемский национальный комитет, во главе которого стоял президент провинции (Тун), опротестовал выборы во Франкфуртский национальный парламент. Моравия ходатайствовала о приостановке выборов... Вообще австрийские славяне бойкотировали Франкфурт.

Австро-славяне в революции 1848 г. заняли реакционную позицию, явились опорою австрийской монархии и с этой точки зрения рассматривались как элемент, опасный для революции.

С другой стороны, для всестороннего освещения вопроса необходимо учитывать и специфические условия австрийской обстановки в области национальных отношений в 1848 г.

29 апреля в Праге происходила демонстрация против немецкой депутации, отправлявшейся в Вену для участия в выборах во Франкфурт. Антифранкфуртское движение дало толчок: а) к созданию союза для осуществления национального равноправия, укрепления связей между славянами и подготовки к более тесному союзу всех славянских народностей Австрии, известного под именем "Slovanska Lipa" ("Славянская липа"); б) к созыву в противовес франкфуртскому национальному собранию своего рода славянского контрпарламента... Всплыла идея славянского конгресса, идея противопоставить немецкому единству славянское единство... (М. Бах).

Славянский конгресс открылся 1 июня; занятия его продолжались ежедневно до 12 июня. Последнее собрание, назначенное на 14 июня, было прервано вспыхнувшим в Праге восстанием. Незначительное число членов Славянского конгресса сумело собраться еще 16-го и об'явить с'езд отложенным на неопределенное время. Кому принадлежала идея созыва Славянского конгресса? Проф. Пфицнер утверждает, что этот нерешенный до сих пор вопрос (с нашей точки зрения, совершенно, не существенный! - Н. Д. ) должен быть решен в том смысле, что впервые мысль эта возникла у поляков и отсюда уже была сообщена чехам.

Откуда взял свое утверждение проф. Пфицнер о том, что впервые мысль о конгрессе возникла у поляков, из его тезисов не видно, источник не указан. А между тем это довольно парадоксальное по существу утверждение, так как поляки меньше всего были склонны к увлечению какими бы то ни было панславистскими иллюзиями. Отсутствие в тезисах автора указаний на источник дает возможность, искажая факты, представить пражское восстание как продукт панславистского движения.

Фантастический рассказ его о польских беглецах и их панславистской организации, намечавшей осуществление своего плана в 1850 г. и т. д., не может заслуживать внимания исследователя. Гораздо интереснее было бы сосредоточить внимание на классовой сущности антифранкфуртского выступления австрийских славян и подчеркнуть его контрреволюционный характер, что - в свое время, между прочим, уже было сделано Фр. Энгельсом в его знаменитых статьях 1851 - 1852 гг. в американской газете "Нью-йоркская трибуна", известных под общим заглавием "Революция и контрреволюция в Гармонии", использовав для этой цели имеющиеся в печати обширные материалы, касающиеся Славянского конгресса.

Тогда автору было бы совершенно ясно, что между Пражским славянским конгрессом и пражским июньским восстанием не было никакой ни посредственной, ни непосредственной связи. Эту связь однако старается установить, по совершенно понятным для своего времени причинам, официальное сообщение от 4 августа 1848 г. о результатах военного расследования событий пражского июньского восстания.

Неужели же профессор немецкого университета в Праге г. Пфицнер изучал историю 1848 года в Австрии по этому грязному полицейскому документу, сфабрикованному австрийско-немецкой военщиной в Праге? Все его основные установки настолько совпадают с основной тенденцией этого документа, что эта мысль невольно приходит в голову. Мы ждем опубликования полного текста доклада проф. Пфицнера, чтобы рассеять свое недоумение.

Славянский конгресс 1848 г. по существу был контрреволюционным учреждением, действовавшим не только с ведома, но и под покровительством высших чинов старого австрийского правительства, отсиживавшегося в это время, после майской революции, в Иннсбруке. Он стоял на позициях австрийского монархизма и боролся с Франкфуртским национальным собранием против тенденции нанести какой-либо удар его престижу. Июньское восстание в Праге было делам революционной общественности, революционно настроенной мелкой буржуазии в лице пражского студенчества и пражских рабочих, занимавших враждебные позиции то отношению к австрийскому монархизму и боровшихся с реакцией. Восстание было подавлено военной силой того же австрийского правительства. Что общего могло быть между этими двумя явлениями? Ничего, если не стоять конечно на точке зрения полицейского сообщения о результатах расследования июньских событий, ставящего их в одну линию и об'единяющего их одной и той же панславистской идеологией.

Мы не имеем возможности в этой небольшой статье остановиться на других докладах. Частично это было сделано в статьях других членов конгресса, специально разобравших доклад проф. Бранденбурга об империализме к ряд других докладов, посвященных вопросам методологии истории¹ .

Приведенный выше, хоть и неполный, материал, подобранный вовсе не искусственно, а исключительно по научной актуальности его тематики, а в отдельных случаях - по общепризнанному авторитету личности докладчика, приводит нас к убеждению, что в методологическом отношении конгресс ей в каком случае не явился новым или даже просто каким-либо этапом в развитии исторической науки на Западе. Больше того, конгресс не дал нам никаких в этом смысле утешительных надежд даже и на ближайшее будущее. Наоборот, он привел нас к выводу, что если в капиталистических странах сейчас и имеются люди, несомненно делающие историю, то в среде западных буржуазных историков вовсе нет людей, надлежащим образом вооруженных для того, чтобы доподлинно изучать ее.

В связи с этим на советских историках, принимавших участие в работах конгресса, естественно лежала огромная и ответственная задача - противопоставить агрессивному идеализму западноевропейской буржуазной исторической науки марксистско-материалистическую точку зрения и марксистско-ленинское - понимание исторического процесса и задач истории как науки и тем самым вскрыть научную несостоятельность господствующих в буржуазной науке основных методологических установок. Поставленную себе, задачу советская делегация разрешила по-видимому удовлетворительно. По единодушному отзыву прессы и участников конгресса, делегация проявила исключительную активность, приняв широкое участие в конгрессе своими докладами и выступлениями. Вот этот именно момент на Варшавском международном конгрессе, момент выступления на нем делегации, развернувшей марксистскую методологию, я считаю первым положительным достижением конгресса. Этим на конгрессе было продемонстрировано то основное ядро новой науки, которому с течением времени всем историческим ходом вещей суждено несомненно вырасти в мощную силу, которая станет господствующим настроением и основным методологическим стержнем на будущих международных конгрессах и в трудах западных историков.

¹ См. N 10 "Борьбы классов", специально посвященный итогам VII международного конгресса историков.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: